Йозефа готовила суп, а Элизабет между тем безучастно сидела в углу. Поскольку их квартал изолировали от всего города, им, по крайней мере, не приходилось опасаться стражников.
– Кому-то клетка, а кому-то и убежище, – пошутила Йозефа в надежде отвлечь Элизабет. Тщетно.
Хозяйка обернулась. Ей хотелось успокоить Элизабет, но она не могла ее обманывать.
Йозефа посмотрела в окно. Увидела сквозь мутное стекло два силуэта. Она присмотрелась. Это же…
Дверь распахнулась, и в комнату вошел Хайнц, закутанный в какие-то лохмотья.
– Хайнц! – Йозефа повисла у него на шее.
Когда в комнату вошел Иоганн, Элизабет забыла обо всем на свете. Она вскочила и что было сил прижала его к себе.
Хотелось, чтобы эта секунда длилась вечность.
Элизабет давила ему на раны, но Лист не обращал на это внимания – так приятно было вновь обнять ее.
– Все прошло гладко? – спросила Йозефа.
Пруссак кивнул.
– Здорово ты все обстряпала. – Он крепко поцеловал ее и добавил с серьезным видом: – Но теперь у нас другие проблемы. Еще немного, и здесь будет тесновато.
Йозефа и Элизабет смотрели на него в недоумении.
– Началась какая-то эпидемия; многие говорят, что чума. Стражники хватают всех, кто вызывает малейшее подозрение, и сгоняют к нам в квартал.
– А вы как прошли сюда? – спросила Йозефа.
– Попасть сюда нетрудно, – сухо отозвался Пруссак. – С чумой или без.
– Только это не чума, – возразила Йозефа. – Присядьте, Элизабет кое-что вам расскажет.
Девушка отстранилась от Иоганна.
– Прости.
У Листа сердце провалилось в пятки.
LXVI
По всему кварталу в жаровнях тлели травы и пряные смеси. Их жгли в надежде разогнать отравленный воздух, и в итоге на улицах стоял запах, как в аптечной лавке.
Иоганн, Элизабет, Пруссак и Йозефа стояли перед домом и с тревогой наблюдали за последствиями изоляции. Все больше народу толклось на улицах и во внутреннем дворе перед их домом. У некоторых имелись при себе одеяла, другие довольствовались лишь одеждой. То и дело вспыхивали споры и ругань между больными и здоровыми, но они быстро сходили на нет, потому как люди боялись заразиться.
Бешеные оказались в меньшинстве, их переловили и заперли в подвалы. Вопли узников разносились по улицам – крики, исполненные злобы, от которых кровь стыла в жилах.
Остальных болезнь пока щадила, но многие начинали страдать от солнечного света. Они кутались в одежду и любое тряпье, чтобы хоть как-то уберечься от солнца, однако могли оставаться под открытым небом – во всяком случае, какое-то время. Если солнце причиняло им боль, они вынуждены были искать убежища в домах – при условии, что их впускали.
«Болезнь изменилась, – думал Иоганн. – В лесах вокруг деревни они даже не показывались при свете дня. Может, это к лучшему? Или наоборот?»
Он краем глаза взглянул на Элизабет.
Когда та призналась ему, что больна, что она – одна из них, его охватило отчаяние. И злость – оттого, что она не открылась ему раньше.
Вместо того, чтобы обнять ее и утешить, Лист выбежал из дома и помчался по улицам, проклиная судьбу, которая отнимала у него единственного дорогого человека.
Единственного любимого человека.
Потом он увидел больных, целые семьи. Они сидели в проулках, прижавшись друг к другу; ведь единственное, что еще оставалось у них – это семейная близость.
И вдруг ему стало ужасно стыдно.
Он вернулся в дом и обнял Элизабет. Поклялся, что поможет ей одолеть болезнь. Еще никогда в жизни Иоганн не был так убежден в своих словах.
Он был уверен, что спасет ее. Или умрет вместе с ней.
* * *
– Несчастные… Но если город и дальше будет снабжать их провиантом, они покорятся судьбе и смогут продержаться сорок дней, – сказал Пруссак и прервал размышления Иоганна.
– Если погода не испортится, – добавил Лист. – Если начнется дождь, они выломают нам дверь, вот увидишь.
– Тогда я просто открою им. Я не позволю им помереть на улице.
Иоганн слышал решимость в голосе друга. С той же решимостью Пруссак когда-то поддержал его решение расправиться с офицерами, чтобы защитить мирных жителей.
– Просто поверить не могу, что все это из-за меня, – укоряла себя Элизабет.
Иоганн взял ее за руки.
– Ты просто защищалась. Если кто-то и виноват во всем, так это те свиньи, которые напали на тебя.
Йозефа погладила ее по волосам.
– Иоганн прав, милая. Чтоб эти двое в аду сгорели!
– Бедные люди… Но мы ведь можем сказать, что это не чума, – сказала Элизабет.
– Кому? Властям? Им это давно известно, – возразил Иоганн. – Полагаю, они хотят лишь выяснить, что это – благословение Господа или проклятие.
– И не дай нам Бог второго! – проворчал Пруссак. – Тогда они весь квартал вычистят быстрее, чем загаженную рясу Папы.
– Хайнц, ну в самом деле! – Йозефа пихнула его локтем и перекрестилась.
На мгновение повисло молчание.
– Слышите? – неожиданно спросила Элизабет.
Остальные посмотрели на нее с недоумением.
– Как тихо стало…
Иоганн тоже обратил на это внимание. Все разговоры на улицах смолкли, даже дети притихли. Казалось, все напряглось в ожидании.
Потом тишину прервал приглушенный грохот повозки. И шаги, сопровождаемые ритмичным стуком железа по брусчатке.
Они посмотрели в сторону ворот. Люди прижимались к стенам, опустив головы, и боялись пошевелиться. В клубах дыма, среди живых изваяний, вырисовывался птичий силуэт.
– Господи, это же чумной доктор, – прошептала Элизабет и перекрестилась.
В воротах появилась его темная фигура, от шеи до щиколоток закутанная в черный кожаный плащ. Лицо было скрыто под железной маской с длинным загнутым клювом, набитым пахучими травами. Над клювом блестели стекла, закрывающие глаза, кожаные перчатки плотно облегали кисти рук. В правой руке был посох с железным наконечником.
