НЕИЗВЕСТНЫЙ: «Пожалуйста, скажи мне, как я могу тебе помочь».
Я: «Не думаю, что вы можете мне помочь. Сначала скажите, кто вы».
НЕИЗВЕСТНЫЙ: «Я ничего так не хочу, поверь мне. Но для нас обоих будет лучше, если я сохраню анонимность».
НЕИЗВЕСТНЫЙ: «Потому что лучше этого может только быть там самому».
22
Юридическая фирма «Роджерс, Шеффилд и Ши» располагается в самом центре Мидтауна, высоко в облаках над Пичтри-стрит. Вестибюль воплощает все, чего следует ожидать от самой престижной адвокатской конторы в Атланте. Современная мебель, гладкие стеклянные стены, открывающие панораму центральной части города и шестиметровый путь до темноволосой секретарши, которая могла бы подрабатывать фотомоделью.
– Айрис Гриффит к Эвану Шеффилду.
Она жестом указывает на ряд кожаных кресел у окна.
– Его помощник сейчас выйдет. Я могу предложить вам пока что-нибудь выпить?
– Воды, пожалуйста.
Чего я на самом деле хотела бы, так это убраться отсюда ко всем чертям. Спуститься на лифте на парковку, добежать до машины и, дав полный газ, умчаться домой. Дело не в том, что я боюсь сказать ему то, зачем пришла, хотя признаваться в том, что мой муж лжец и вор, само по себе ужасно. Нет, мое желание пойти на попятную продиктовано скорее страхом иного рода. Когда я последний раз видела Эвана, взгляд его преследовал меня, и преследует до сих пор.
Помощник провожает меня в угловой офис, где Эван сидит за круглым столом, расположенным у дальней стены. С последней нашей встречи он отрастил бороду, спутанные клочья светло-каштановых волос, покрывающие всю нижнюю половину его лица, то ли смелый вызов корпоративному миру, то ли свидетельство того, что горе его слишком тяжело.
Я поднимаю руку в приветствии.
– Здравствуйте, Эван.
Пиджак его наброшен сзади на спинку кресла, рукава рубашки закатаны до локтей. Сгорбленная спина, поникшие плечи и лицо, отечное и помятое, с жалким подобием улыбки. Не слишком удачная попытка выглядеть расслабленно. Он высвобождает массивное тело из кресла и протягивает через стол длинную руку, чтобы обменяться со мной рукопожатием над ведром со льдом и подносом, заставленным бутылками с водой самых разных марок.
– Рад видеть вас снова, Айрис. Я спросил бы, как вы держитесь, но сам ненавижу этот вопрос и к тому же уверен, что хорошо знаю ответ.
Конечно, он знает. Он знает, что дыру, которую «Либерти эйрлайнс» пробила в его жизни, уже не заделать, как и не заполнить пустоту в его душе. Он знает, как можно часами смотреть в никуда и бесконечно прокручивать в голове сценарий на тему «что, если бы». Что, если бы она застряла в пробке? Что, если бы она уступила свое место за купон на пятьсот долларов, который авиакомпании обычно используют на рейсах с избыточным бронированием в качестве компенсации? Что, если, если, если?.. Он все это знает, так что нет необходимости говорить об этом вслух.
– Спасибо, что приняли меня так скоро, – говорю я вместо этого. – Понимаю, что вам пришлось вносить изменения в свое расписание.
Он только отмахивается.
– Вы – психолог. Разве странно, что я хотел встретиться с вами?
Я опускаюсь на стул по диагонали от него, от его прямолинейности напряжение, сковывавшее меня, ослабевает.
– Забавно, я только что раздумывала, насколько странно было бы, если б я сейчас от вас сбежала.
– Это все мой острый ум и яркая индивидуальность? – выдавливает он из себя ироничную улыбку, кивая на свое массивное тело. – Фигура как у Германа Мюнстера и обаяние Хи-Мена?
– Ваши глаза. – Я собираюсь с силами и наконец осмеливаюсь заглянуть в них: они такие же пугающие, какими я их запомнила. Красивого темного-зеленого цвета, но с красными прожилками белков, кожа вокруг глаз припухшая, покрытая сеткой морщин, виной чему, я знаю, его отчаяние. – Когда я смотрю в них, у меня разрывается сердце.
Он вздрагивает, но не отводит взгляд.
– Не больше, чем мое, когда я смотрю в ваши.
– Тогда вы, наверное, мазохист.
Он невесело усмехается:
– В наши дни все относительно, да?
Сказать на это нечего, и я решаю не отвечать совсем. Вместо этого смотрю в окно, где пара ястребов камнем падает вниз и ныряет в пушистые белые облака. Пока мы с Дэйвом колесили по Сиэтлу, гоняясь за призраками из прошлого Уилла, группа из примерно тридцати человек села в предоставленный «Либерти эйрлайнс» самолет и отправилась к месту крушения. Я видела фотографии в «Хаффингтон пост», фигура Эвана, возвышающаяся над почерневшими кукурузными стеблями, печальные фигуры, обнимающие друг друга и держащиеся за руки, на обугленном поле, навеки впитавшем души тех, кого они потеряли. Я смотрела на них и думала: «Я не могу». Что это говорит обо мне – психологе, твою мать? Они могут, а я нет?
– Один из уроков, которые я вынес за последнюю неделю, – говорит Эванс, и его голос возвращает меня назад, – это то, что никто не понимает, каково нам сейчас. Люди думают, будто понимают, и многие из них хотят понять, но они не понимают. На самом деле нет. Если только они сами не потеряли кого-то, как мы с вами.
Внезапно волной накатывает невыносимая тоска. Эван затронул причину, по которой так популярны группы поддержки скорбящих. Мы незнакомцы, оказавшиеся в одной лодке, которую засасывает в воронку горя. Но, по крайней мере, утешает сознание того, что ты идешь ко дну не один.
– Дело не только в том, что я потеряла Уилла, но и… – Я замолкаю, подыскивая подходящее слово.
Но то ли Эван тоже думал об этом, то ли его мозг работает быстрей, чем мой.
– В том, каким ужасным был его конец.
Я киваю.
– Точно. Ужасный конец. Стоит мне закрыть глаза, и я сразу начинаю представлять, как это было. Вижу его слезы. Слышу, как он кричит. Чувствую в груди тот же страх, что и он. Я как будто не в силах прекратить проигрывать эти ужасные последние минуты, снова и снова представляя себя на его месте в самолете, который переворачивается, отклоняется от курса и падает вниз с небес.
Произношу эти слова, и вуаля – я уже снова плачу. Вот почему я не хотела приходить, почему никакая сила в мире не заставит меня сделать хотя бы шаг по тому кукурузному полю. Кем бы ни был тот, кто сказал, что Господь не посылает нам больше, чем мы можем выдержать, он бессовестно врал, потому что все это – горе, которое опять и опять прокатывается по мне, словно тяжелый грузовик, эта тяжесть потери, давящая со всех сторон до тех пор, пока я не теряю способность дышать, – в конце концов убьет меня.
Эван пододвигает ко мне коробку салфеток «Клинекс».
– Я все никак не могу привыкнуть к этой новой жизни. То собираюсь отправить сообщение на голосовую почту Сьюзан, то среди ночи обнаруживаю, что стою посреди комнаты дочери в одних трусах с бутылочкой теплого молока в руке. А потом вспоминаю. Детская кроватка пуста. Мои жена и дочка мертвы.
