Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
— Нет. А ты неужели до Берлина дошел? — с ноткой легкой зависти спросил Павел.
— Нет. До Берлина не дошел, но воевал до последнего дня. Меня летом сорок четвертого ранило, зубы осколком нижние выбило, челюсть сломало и язык чуть не напополам разорвало, — со вздохом рассказывал Василий. — И знаешь, что самое хреновое было? Говорить не мог, ну и есть, конечно. Сестрица меня то бульончиком, то кашицей, как грудного, кормила. А еще глюкозу кололи. Ну, да ничего, оклемался. Госпиталь находился в лесу в палатках, благодать, птички поют, а в конце лета меня снова на фронт послали, на Карельский. Я там даже награду первую свою получил. В бою за станцию Массельскую я ротой командовал. Станция много раз переходила из рук в руки, но осталась за нами. Сколько мы там немцев положили! Но и наших ребят немало полегло. А движение поездов по железной дороге не прекращалось. Так-то вот. — Курносов взглянул на Павла и чуть смущенно пояснил: — Это я не хвастаюсь, просто так вспомнилось. А в августе 1944 года нашу часть перевели в четырнадцатую армию в Заполярье, на левый берег Кольского залива. — Курносов смотрел затуманенными глазами куда-то вдаль, так далеко, что, наверное, и впрямь Заполярье видел. — Заполярье. Вот ведь побросало за время войны! Сильные бои там были в районе долины Титовка у реки Западная Лица. Позднее это место назвали Долина Смерти. Здорово мы там немцам наподдали, — с веселой мальчишеской усмешкой проговорил Василий, будто про драку с соседскими пацанами рассказывал. — Здесь-то в рукопашном бою я и получил ножевое-штыковое ранение в грудь. И опять в госпиталь. Хорошо хоть повезло. Нож ударился в медальон на груди, соскользнул и на уровне пятого ребра прямо над сердцем вошел в мягкие ткани, всего одного сантиметра до сердца не дошел. — Василий снова усмехнулся, стрельнув в Павла глазами. — Так что пригодился мне твой медальон, Пашка, ох, пригодился. Если бы не он, точно бы помер.
Павел от такого признания встрепенулся. Это надо же, как у людей совести хватает вот так вот легко про чужое украденное добро рассуждать? Ну да ничего, теперь времена другие, если что, можно ведь и в милицию заявить, так вот, мол, и так. В годы войны гражданином Курносовым была похищена у меня ценная вещь. Пусть вернет. А Курносов словно бы и не замечал перемены его настроения и внезапной мрачности, знай себе дальше балаболит.
— Рана у меня зажила быстро, но крови потерял много, переливание даже делали. А в феврале сорок пятого меня в должности замкомбатальона на третий Белорусский перекинули, под Кенигсберг, вот там войну и закончил. А уж после официального окончания войны наш отдельный батальон перевезли в Литву, в предместье Каунаса, для борьбы с литовскими бандами. Места там красивые, сосны, песчаные косы. Море я там впервые увидел. Балтийское. — Василий повернулся в сторону моря и сквозь заросли цветущего кустарника уставился вдаль на сверкающую на солнце гладь. — Такой красоты, как здесь, конечно, нет, север, но знаешь, все равно красота. Простор. Мы несколько раз с местными моряками в море ходили, даже в шторм один раз попал. Да-а. Стихия, я тебе скажу. А потом демобилизация войск началась.
— Повезло, значит, — сухо прервал его затянувшийся рассказ Павел. — Засиделись, обедать надо идти. Ты на каком этаже живешь?
— На втором, окнами на море, вон в том корпусе, — махнул рукой в противоположную сторону Василий.
— Ну, увидимся еще. А то мне еще в номер надо зайти. — И Павел, поднявшись со скамьи, заспешил по дорожке к корпусу.
Нет, ну до чего наглость у человека, рассказывает ему о медальоне, да еще и с насмешечкой, мол, спасибо, помог. Это ж надо?! Нет. Павел это так не оставит! Не оставит, и все тут! Он в милицию пойдет! Или нет! Павел даже остановился посреди дорожки, он его украдет, отнимет! И даже не украдет, а заберет то, что ему принадлежит!
— Вот именно! — рубанув рукой воздух, воскликнул Павел. — Возьму, и дело с концом. — И он поспешил в корпус с то ли злорадной, то ли игривой улыбкой на устах.
В столовой, огромном, просторном, светлом зале, Павел, сколько головой ни крутил, но Василия так и не увидел. «Ладно, сейчас быстренько поем и покараулю его на выходе», — работая энергично ложкой, размышлял Павел Терентьевич.
Но Василия он так и не увидел. То ли пропустил, то ли тот вовсе на обед не приходил.
— Вам возвращая ваш портрет… — проникновенно выводила ярко накрашенная певица с пышными белыми волосами, в длинном цветастом платье под аккомпанемент аккордеона.
Молодежи на танцплощадке почти не было, не сезон, а может, заезд такой случился, специально для ветеранов войны и труда. Так что кружились в вальсе или неспешном фокстроте в основном люди солидные, пожилые, потому и музыка была соответствующая, никаких вам там буги-вуги.
— Павел Терентьевич, не сопротивляйтесь, не сопротивляйтесь. Раз пришли на танцы, должны танцевать, — грудным бархатистым басом председателя профкома ворковала ему на ухо соседка по столовой, Варвара Григорьевна. Крупная, с крепкими коричневыми рогульками на голове и большим искусственным цветком в вырезе платья.
— Да не умею я, — сопротивлялся изо всех сил Павел Терентьевич, проклиная себя за то, что от скуки пришел на танцплощадку.
Признаться откровенно, танцевал Павел неплохо и даже любил иногда с Марусей повальсировать, скажем, на Первое мая, или на Девятое, когда у них в парке культуры после демонстрации оркестр играл, или, скажем, на вечере в клубе, но уж больно ему не нравилась Варвара Григорьевна, громогласная, настырная. Говорит, как будто в трубу трубит или на целину ехать агитирует. Вот Альбина Сергеевна, другая его соседка по столовой, та совсем другое дело. Ладненькая, улыбчивая, голос мягкий, уютный, и манеры как у настоящей дамы. Ходит всегда на каблучках, осанка, как у балерины, в общем, не женщина — картинка, хоть и немолодая уже. Но Альбины Сергеевны видно не было, а отбиться от Варвары Григорьевны никак не получалось. Пришлось танцевать. Танцевала она плохо, все время пыталась вести, наступала на ноги, да еще и поучала его.
— Вы, Павел Терентьевич, музыку не слушаете, потому мы и сбиваемся, — с улыбкой, напоминающей оскал голодной акулы, говорила Варвара Григорьевна. — Плавнее надо двигаться, тогда я и на ноги вам наступать не буду. Ах, какой вы неловкий! Ха-ха-ха. Ну ничего, я вас научу до отъезда!
От такого заявления Павел едва не сбежал прямо посредине танца.
А тут еще он поблизости заметил Альбину Сергеевну, да не с кем-нибудь, а с Васькой Курносовым. Ишь, тоже ловелас нашелся. Альбина Сергеевна в скромном голубом платье в тоненькую белую полосочку и в белых босоножках смотрелась совсем девочкой, больше сорока и не дашь, а Василий рядом с ней — как дед столетний, как это еще танцевать сил хватает, того и гляди развалится.
Но Василий Курносов, несмотря на всю язвительность приятеля своего давнего Павла Терентьевича, танцевал хорошо. Виртуозно, можно сказать, танцевал, порхал по площадке, у его дамы только глаза посверкивали от удовольствия, пока Павел рядом со своей тумбой топтался. «Ну, Василий, бывший непреклонный борец с классовыми врагами, изменился ты за эти годы, — размышлял Павел, — вместо митингов да партсобраний на танцплощадках ошиваешься. И вообще, неизвестно, кем он теперь трудится, Васька Курносов, и где проживает, а неплохо бы узнать. И ведь говорил, — не обращая внимания на свою партнершу и ее грубоватые заигрывания, размышлял Павел, — что заместителем командира батальона в конце войны был, ранения имеет, награды, значит, смыл кровью свою пятьдесят восьмую, очистился перед народом. Может, еще и в начальники какие выбился, с его-то прытью да с моим медальоном. А вот пойду-ка я прямо сейчас к нему в номер да и пошарю там, вдруг найду медальон-то. Рубашечка у него тонкая надета, а цепочки под ней и уж тем более самого медальона не видно. Значит, прячет где-то», — посетила вдруг Павла простая и очевидная мысль, и так он ею загорелся, что тут же без всяких объяснений бросил Варвару Григорьевну и припустил с площадки. Да не тут-то было.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
