Где-то за сырой стеной неумолчно завывал ветер. Дул из невидимых щелей, леденил душу. Гудели и время от времени с хрустом отламывались большие ветви голых деревьев.
Она умирала во мраке холодного и вместе с тем душного помещения. Немощная, беспомощная, лишенная всего: пищи, воды, теплой одежды, человеческого участия. Опозоренная и оставленная всеми.
Перебирала в памяти события всей жизни и раскаивалась, и чувствовала себя виноватой даже в тех случаях, когда от нее ничего не зависело.
Нельзя продать душу только наполовину. Нельзя быть счастливой, задыхаясь от ненависти.
Когда же начались несчастья? От какого события вести печальный отсчет? Неужели с того дня, когда она, развлечения и любопытства ради, впервые села за круглый полированный стол с таинственно-бледными спиритами и вместе с ними призвала в этот мир еще одного духа зла? Открыла дверь перед преисподней. Дверь своей души… И погубила вместе с ней другие, самые любимые души…
Неровное дыхание со свистом и хрипом разрывало грудь. Кашлять уже не было сил. Только в горле еще что-то клокотало. Но себя она почти не слышала, слышала только стоны ветра и хруст ломающихся веток. Она умирала, а мир — жил, боролся за жизнь. Неукротимый и жаждущий яростного счастья. Стенал и ревел, сметал слабых, расчищал для себя простор.
А она не могла понять — закрыты ли ее невидящие глаза или открыты… Холод. Тьма, тьма и тьма. Она искала лучик света, снаружи — или в самой себе..
Она простила всех, не простила только себя. Калека — физически и нраственно. Последняя из великой династии землевладельцев, промышленников, ученых и меценатов. Все они стремились оставить по себе добрую славу. Только не она…
И вот род прерван — будто шейный позвонок сломали… Огромными жестокими руками… Как легко уничтожать, как трудно — создавать…
В последние минуты обратилась к Богу и вдруг увидела лучшее из своей жизни — счастливую семью, еще не старых родителей, прекрасный дом, предназначенный ее сестре. И доставшийся ей. А потом — убийцам.
Замечательный, неповторимый дом…
Хорошо, что она так и не успела нанести ему непоправимый ущерб. Он будет стоять годами и столетиями, и в нем обязательно рано или поздно поселятся добрые счастливые люди. И будут звучать песни и смех… И детский топот… Да, там обязательно будут дети… И на торжественной мраморной лестнице они будут гоняться друг за другом и разбрасывать игрушки… А когда подрастут, возможно, заинтересуются портретами, книгами. И однажды захотят узнать, кто построил этот дом-дворец, кто в нем жил, мечтал, любил…
В последнюю минуту, на пороге вечной тьмы или Вечного Света, попросила у Бога счастья для тех неизвестных людей, которые будут жить в ее доме, и умерла, улыбаясь.
Дизайнер-домушник
В гостевую спальню на первом этаже, где разместился Валентин Буруковский, Кинчев вошел, не постучав. И застал дизайнера врасплох, после душа — в ярком махровом халате и с несерьезным лимонно-желтым полотенцем на голове. В этом импровизированном тюрбане киевлянин еще больше, чем всегда, напоминал азиатского бая. И пробубнил недовольным байским тоном:
— Господин следователь? Такая честь — и прямо с утра!
— Вы только что проснулись? — Кинчев сел возле столика, не ожидая приглашения.
— Нет, не только что, уже успел принять душ. — Дизайнер начал энергично вытирать волосы.
— Всегда встаете… не очень рано?
Валентин Леонидович горделиво поднял голову, придерживая тюрбан из большого махрового полотенца:
— Как и все творческие люди.
— То есть работаете большей частью ночью?
— Без шума и суеты лучше думать.
— Этой ночью, например, вы спали или… думали?
Буруковский уселся, удобно примостив свой большой зад и немалое, но аккуратное брюшко. Снял с головы веселенькое полотенце и держал перед собой:
— Говорите прямо и сразу — в чем вы меня подозреваете.
Кинчев удовлетворенно откинулся на спинку стула. Медленно вытянул из пачки сигарету.
— Я подозреваю всех.
— Для этого надо иметь основания.
— Сколько угодно.
— Например? — Толстяк сложил полотенце на коленях аккуратным прямоугольником.
— Например, я знаю девичью фамилию вашей матери.
Буруковский насупился. Виктор же, приязненно улыбаясь, продолжал:
— Мне известно также, кем Крис приходится Ярыжскому, — он сделал выразительную паузу. — И через несколько минут у меня будут все основания для вашего задержания.
Дизайнер встал:
— Фамилия и происхождение — это не криминал. Я никого не убивал. Крис тоже не имеет никакого отношения к убийствам.
Встал и Кинчев.
— А я вас пока ни в чем не обвинял. Между прочим, преступление — это не обязательно убийство. Сознаюсь, ваше остроумное преступление мне очень нравится. Но, как мне кажется, вы и сами уже поняли, что шутки закончились. Игра стала слишком опасной. Прежде всего для Крис…
— От шуток с этой подоплекой я отказался б наотрез… — Валентин прищурил и без того узковатые глазки, похоже, задумался. — Начало было так далеко, так робок первый интерес…
— Если шутка переходит в такую опасную стадию, надо сразу же обращаться в милицию, а не рассчитывать на свои дилетантские силы. В общем, доверьтесь профессионалу. Который, между прочим, целиком и полностью на вашей стороне. Давайте договоримся: вы не оказываете никакого противодействия. Я задерживаю вас на двадцать четыре часа, просто так, для выяснения личности, потом, скорее всего, отпущу с миром. Только немедленно отдайте кассету. И мобильный телефон.
— Какую такую кассету? — дизайнер не слишком талантливо изобразил удивление, но Кинчев строго предупредил:
— Не кассету, так диск. В общем, видеозапись, которую вы только что стащили из плеера. Если я сам найду, то это будет выглядеть уже не как невинная шутка. Кстати, что вы там успели стереть?
— Слово чести, ничего!
— Тогда сдавайте добровольно.
Валентин открыл шкаф, достал оттуда большую дорожную сумку, немного в ней порылся и, наконец, эффектно выложил на стол перед следователем злополучный диск без надписей и каких-либо других пометок.
