Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
Для ситуаций, когда давление сильно, а ставки высоки, очень уместна стратегия расслабления Чжуан-цзы. Краснодеревщик Цин, прежде чем позабыть о теле и направить свой навык на окружающий мир, участвовал в ритуале продолжительностью в неделю. В других местах есть намеки на то, что применялись дыхательные практики и сидячая медитация. Герои Чжуан-цзы занимались скорее чем-то вроде беспредметной медитации дзэн-буддистов (прямых последователей Чжуан-цзы), а не практикой визуализации, как тибетские буддисты. Беспредметная медитация обычно предполагает принятие простой устойчивой позы и попытку очистить ум через сосредоточение на процессе дыхания или некоем объекте окружающей обстановки. Растущая эмпирическая литература о медитации этого типа предполагает, что она положительно сказывается на сосредоточении, скорости реакции, двигательных навыках, а также обостряет чувства. Это происходит, возможно, потому, что медитация снижает активность отвечающих за рассудок участков мозга, освобождая место для чувственного мышления.
Важно, что медитация также способствует росту самооценки, углублению эмпатии, доверия и других качеств, особенно важных для межличностных отношений, и это, безусловно, является целью “поста сердца” по Чжуан-цзы: позволить себе пребывать в у-вэй и обладать дэ, взаимодействуя с людьми. В социальных ситуациях обладание “внешним фокусом” будет означать переключение внимания от себя к чертам характера, словам и языку тела окружающих. Крайне важно действительно быть поглощенным беседой вместо того, чтобы думать, что вы можете сказать или оценивать, как люди реагируют на вас. Секрет в том, чтобы плыть по течению и позволить среде направлять себя, а не пытаться повлиять на нее. Медитация может помочь достичь этого состояния. Интенсивные физические упражнения или рюмка водки могут сделать то же самое. Что лучше подходит для вас скорее всего придется определять путем проб и ошибок.
Принять тело всерьез
Выше я пытался доказать, что феномены у-вэй и дэ лежат в основе человеческого процветания и взаимодействия. Единственная причина, по которой нам нужно об этом напоминать, заключается в том, что современная западная философия так одержима бестелесной рациональностью, что телесная спонтанность вместе с ее особым противоречием выпала из ее поля зрения. Конечно, проще считать нравственное совершенствование вопросом следования нормам или оценки пользы или бесполезности. Хорошо обдумай ситуацию, приложи силу воли – и готово. Проблема в том, что эта модель в корне неверна. Исходя из того, что мы знаем о психосоматике, она не состоятельна. Более того, она нисколько не отражает то, как мы проживаем свою жизнь.
Происходят перемены. Ученые в последние десятилетия начали уходить от абстрактных моделей когнитивных способностей к более телесным. Они начинают понимать, что восприятие, на которое мы чаще всего опираемся, – это чувственное эмоциональное “восприятие как”, а не рассудочное, бесстрастное “восприятие что”. Мы созданы для действий, а не для размышления. Это может существенно повлиять на все: от того, как мы обучаем, до того, как мы проводим общественное обсуждение, принимаем политические решения и воспринимаем личные отношения. Многое зависит от попытки довести бестелесный абстрактный подход до доступных человеку пределов: некоторые тенденции можно заметить, лишь применяя статистические инструменты к большим объемам данных. Однако когда речь заходит о принятии политических решений, идея, будто выбор можно свести к математическим уравнениям, даже вредна. Мы мыслим эмоциональными, телесными образами, и пока мы не понимаем эти “метафоры, которыми мы живем”, мы у них в плену.
Поскольку древнекитайские философы отстаивали практическую модель совершенствования, они уделяли большое внимание тренировке телесного разума (через физическую активность, практику визуализации, музыку, ритуал и медитацию) и куда меньшее – абстрактному теоретизированию и изучению первых принципов. Хотя запоминание играло свою роль, ученики должны были знать классику наизусть еще в юном возрасте; конечной целью было умение применять эту информацию к реальной жизни, гибко и творчески. Конфуций однажды заметил: “Если знаешь наизусть все триста Песен, но не разбираешься в порученном тебе государственном деле и не можешь, посланный в чужие земли, самостоятельно вести переговоры, то какая польза в Песнях, пусть ты даже помнишь их так много?!” Заучивание классических текстов еще не делает человека благородным мужем (дамой): нужно усвоить это знание, сделать его частью своего телесного сознания. На этом основывалось обучение в древнем Китае. Целью было создать своего рода гибкое ноу-хау, проиллюстрированное эффективным взаимодействием с миром. Образование должно быть “аналоговым”, целостным и ориентированным на деятельность.
Михай Чиксентмихайи и его коллеги оказали нам неоценимую услугу, сосредоточив свое внимание на роли “потока”. Но следует признать, что качества, которые были приписаны “потоку”, зависят в меньшей степени от сложностей и препятствий, чем от погруженности в Единое. Несомненно, кое-кому в силу нрава проще достичь у-вэй, покоряя все более крутые склоны или заключая все более изящные сделки. У-вэй, однако, можно обрести и ухаживая за своим садом, прогуливаясь в приятной местности или дурачась со своим ребенком. Более того, лишь такая основанная на ценностях спонтанность приводит к дэ. Признание роли дэ в доверии и взаимодействии между людьми не только помогает понять, почему парадокс у-вэй вообще существует, но и дает новое понимание динамики человеческих отношений. Она объясняет, почему попытки казаться привлекательным делают вас непривлекательным, а старание выглядеть крутым смотрится нелепо.
Интересно представить, какими были бы интеллектуальные траектории Европы и Азии, если бы в Китае моисты либо другие рационалисты одержали верх над конфуцианцами или если бы на Западе стала доминировать более приземленная аристотелевская модель. У абстрактной, рационалистической стратегии есть свои преимущества. Она легла в основу западной науки, а та привела к технической и экономической революции, и поэтому европейские колонизаторы явились к берегам Китая, а не наоборот. Пугающе много чернил ученые пролили, споря, почему современная наука возникла на Западе, а не в Китае, который на протяжении большей части истории был куда лучше развит в техническом отношении, чье население было многочисленнее и лучше образованно. Наверное, нет одной-единственной причины, но убедительно выглядит мысль, что важным фактором стало глубокое подозрение по отношению к абстрактному мышлению как самоцели и вытекающая отсюда неспособность предложить бестелесный, “инструментальный” подход к миру.
Несмотря на споры интеллектуалов об опасностях отчуждения, я поклонник науки. Я нахожу совершенно непривлекательным мир без антибиотиков, электричества, авиасообщения, водопровода и хирургии. Однако ирония в том, что научная рациональность в последние годы стала видеть неизбежные пределы абстрактного мышления, когда речь заходит о непосредственном жизненном опыте. У нас есть научные причины считать, что чистая логика (особенно когда мы говорим об отношениях человеческих существ или о выработке социальных навыков) очень полезна опосредованно, но ей нельзя доверять контроль. Поэтому более целостная древнекитайская модель совершенствования заслуживает того, чтобы ее заново открыли и пустили в дело.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
