Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Он помедлил, опьяненный собственным энтузиазмом, но, чувствуя, что, возможно, зашел слишком далеко или сказал достаточно, чтобы принудить ее к повиновению, добавил уже спокойнее:
— Если мы на этот раз поймаем Алого Первоцвета, гражданка, Робеспьер из моих уст узнает, что вам, и только вам, обязан триумфом над врагом, которого боится больше всего на свете. Без вас я не мог бы устроить ловушку, из которой враг больше не сбежит.
— Сбежит, и еще как! — вызывающе воскликнула она. — Алый Первоцвет слишком умен, слишком проницателен, слишком отважен, чтобы попасть в вашу ловушку.
— Берегитесь, гражданка, берегитесь! Ваше восхищение этим неуловимым героем уводит вас за границы разумного.
— Ба! Если он сбежит, винить будут вас.
— А пострадаете вы, гражданка, — грубо ответил он и с этим последним выпадом оставил ее в уверенности, что она примет во внимание его угрозы, как и обещание богатой награды.
Террор и амбиции! Смерть или благодарность Робеспьера!
Как умело играл Шовелен на нерешительности, на ограниченности ума непостоянной женщины!
У предоставленной самой себе Терезы не было иной альтернативы, чем благодарность Робеспьера, означавшая, что восхищение, которое он уже испытывал к ней, может перерасти в более сильную страсть. Диктатор Франции должен выбрать спутницу, достойную его могущества и амбиций, — друзья об этом позаботятся. Какая перспектива славы и триумфов рано или поздно откроется перед ней, какие головокружительные высоты удовлетворенного честолюбия! И какой контраст этому ждет ее в случае провала планов Шовелена!
Он грозил ей народным трибуналом, который будет судить ее за равнодушие…
Терезу передернуло. Несмотря на духоту, она дрожала от озноба. Одиночество, оторванность от людей здесь, в этом доме, где готовилась страшная трагедия, наполняли ее тоской и смятением.
Сверху доносились шаги солдат и шарканье ног матушки Тео.
Но в душе звучал иной звук, наиболее настойчивый, терзавший сердце, пока она едва не вскрикнула от боли. И этим звуком было эхо ленивого, почти бессмысленного смеха и мягкого насмешливого голоса, повторявшего: «Самое интересное в жизни — это глупость. Я не пропустил бы этого момента за сказочное королевство!»
Тереза судорожно сжала горло, чтобы заглушить всхлипы, которые против воли рвались с губ. Наконец она призвала на помощь самообладание и честолюбие. Владевшее ею сейчас настроение — не что иное, как сентиментальная чепуха, бездна, созданная сверхчувствительным сердцем, в которую она стремительно летит. Кем был для нее англичанин, если мысль о его смерти способна породить такую муку? А ведь он только посмеялся над ней, возможно, по-прежнему презирая. Да еще и возненавидел за боль, которую она ему причинила, способствуя похищению любимой женщины!
Торопясь уйти подальше от напряженной атмосферы трагедии и мистики, действующей ей на нервы, Тереза повелительно окликнула матушку Тео, и когда старуха приковыляла из своей комнаты, потребовала свой плащ и капюшон.
— Вы видели гражданина Монкрифа? — спросила Тереза перед тем, как уйти.
— Мельком. Стоял под окном дома, как всегда, когда вы, гражданка, находитесь здесь.
— Вот как, — пренебрежительно бросила красавица. — Может, матушка, вы дадите ему зелья, чтобы исцелить от несчастной любви ко мне?
— Не стоит презирать любовь мужчины, каким бы он ни был, гражданка, — назидательно ответила старуха. — Даже слепая страсть бедного бродяги может оказаться спасением.
Тереза снова оказалась на лестнице, где мечтала о красивом англичанине. Но сейчас со вздохом сбежала вниз и боязливо огляделась. Даже в этом полумраке все еще чувствовалось его присутствие, и в призрачном свете, падавшем на угол, где он стоял, словно еще виднелась его высокая прямая фигура, согнувшаяся, когда он целовал ей руку. В какой-то момент она была твердо уверена, что слышит его голос и эхо раскатистого смеха.
Но оказалось, что ждет ее только Бертран Монкриф, молчаливый, приниженный, с видом верного пса и молящим взглядом огромных глаз.
— Ты заболеешь, мой бедный Бертран, — добродушно сказала Тереза, когда он посторонился, чтобы дать ей пройти, боясь отпора, если осмелится заговорить с ней. — Уверяю, мне не грозит опасность, и твоя постоянная слежка не принесет ничего хорошего ни тебе, ни мне.
— Но я никому не опасен, — взмолился он. — Что-то подсказывает мне, что тебе, Тереза, может угрожать неизвестная опасность, откуда ты менее всего ее ожидаешь.
— Если и так, ты не сможешь ее отвратить, — пожала плечами Тереза.
Он сделал над собой отчаянное усилие сдержать страстные протесты, так и рвавшиеся с языка. Он жаждал защитить любимую от зла и обид и был бы счастлив умереть за нее. Но очевидно, не смел открыть сердце. Все, что ему оставалось, — молча проводить ее до дома на улице Вильедо. Он был благодарен и за малую милость, ни на что не жалуясь и почти счастливый тем, что она терпела его присутствие и что иногда длинные концы ее шарфа, развеваемые ветерком, задевали его щеку.
Жалкий, униженный Бертран! Ради этой женщины он отяготил душу гнуснейшим преступлением, не получив в ответ даже слова благодарности.
Глава 28
Тем временем
Шовелен, который, несмотря на множество недостатков, по-прежнему считался одним из наиболее деятельных членов Комитета общественного спасения, вот уже несколько дней не посещал заседаний. Он был слишком поглощен собственными интригами, чтобы думать о коллегах. Разработанный им план был настолько грандиозным, а в случае успеха триумф будет столь оглушительным, что он имел полное право пока что держаться в стороне. Те, кто сейчас склонен презирать его, станут самыми почтительными из его приспешников.
Ему уже было известно, что в это время политическая атмосфера в клубах и комитетах была поистине грозовой. Каждый ощущал приближение некоей катастрофы, присутствие смерти, маячившей у каждого за спиной и поджидавшей на каждом углу улицы.
Робеспьер, тиран и деспот, чье слово способно двигать горами, оставался молчаливым и непроницаемым и не посещал ни одного собрания. Исключение делалось только для Конвента, но он появлялся там ненадолго и сидел угрюмый и поглощенный собой. Все знали, что этот человек, диктатор во всем, планирует титаническую атаку на врагов. Его замаскированные угрозы, брошенные во время редких появлений на ораторской трибуне, летели в адрес даже самых известных, самых выдающихся представителей народа. Каждый стоял на пути у него, готового захватить верховную власть. Его ближайшее окружение — Кутон, Сен-Жюст и другие, — открыто обвиняемое в подготовке места диктатора для своего предводителя, почти не пыталось это отрицать. Тальен и его друзья, предчувствовавшие, какую судьбу готовит им тиран, слонялись подобно унылым призракам, не смея возвысить голос в Конвенте из страха, что первое же слово опустит меч гнева на их головы.
Комитет общественного спасения, ныне переименованный в Революционный комитет, стремился проявлениями жестокости и бесчеловечности войти в милость к потенциальному диктатору и выглядеть в глазах людей единственным чистым и неподкупным, справедливым в правосудии и неутомимым во всем, что касается безопасности Республики. Таким образом, гнусные преследования и казни продолжались как со стороны комитета, так и со стороны Робеспьера и его сообщников. Ни одна сторона не собиралась сдаваться из страха быть обвиненной в бездеятельности и попустительстве.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
