Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Рычать и рыдать — никакой разницы. Одна жалкая буковка.
Можно делать одновременно.
Шорох пыли в глотках:
— Пропус-с-с-стите...
— Рас-с-с-с-ступитесссь...
— Эти — пус-с-сть...
— Рас-с-сторгать явилис-с-сь...
— Одумалис-с-сь!..
Шли вперед. Под обстрелом сочувствия. Сквозь строй с шомполами. Перебежчики. Раскаявшиеся изменники явились с повинной. Уже почти свои среди бывших чужих. Трудно шли. Спотыкаясь о выбоины. Оскальзываясь на поворотах. Вписываясь в колею. Мимо съежившегося льва с табличкой “Ул. Гороховая, 13”. В незапертые ворота. Несмешно шли. Совсем несмешно. Даже мы, Лица Третьи, видавшие виды, подумывали о том, что идем, значит, а хочется бежать.
Совсем в другую сторону.
Совсем в другую историю.
...он ждал как раз посередине центральной аллеи. Заоградин Мортимер Анисимович. Генеральный менеджер “Шутихи” с правом подписи. И тоже смотрел с пониманием. Да, конечно: его понимание было иным, чем у памятников за спиной, но это ничего не меняло.
Призраки осени шептались в кронах вязов.
— Добрый день. Я полагаю, вы собрались прервать действие договора? Что ж, это законное право клиента. Бумаги у вас с собой?
“Да”, — без слов, каменея, кивнула Настя.
Последняя капля рухнула в чашу. Выплеснув содержимое на асфальт. Обнажив дно. А на дне, как монетка на ладони юродивого, как заточенный по ребру пятак карманника, которым при случае и по глазам полоснуть можно, — на самом-самом донышке осталась улыбка, которую Галина Борисовна не замедлила предъявить взамен требуемых бумаг.
— Здравствуйте, Мортимер Анисимович. С чего это вы решили обсуждать дела на свежем воздухе? Да еще в присутствии посторонних? Пройдемте в кабинет, я хочу поинтересоваться вашей системой скидок.
— Скидок?!
Это была лучшая кукла спектакля. Обалдевший доктор социопсихологии гонорис кауза. Истинное удовольствие для знатоков.
— Скидок на оптовые поставки шутов. Семейный контракт-подряд. Настя вполне удовлетворена работой вашего сотрудника. Вот я и подумала: почему бы самой не завести шута? Работа, знаете ли, нервная, стрессы, депрессии... Муж пока колеблется, а сын просто житья не дает! Сестре завидует. Помните, у вас в альбоме был такой... маленький? Цицерон? Вы говорили: опытный работник, большинству нравится. Если скинете двадцать процентов, я пойду сыну навстречу. Что скажете, Мортимер Анисимович?
— Й-й-йес!!!
Ну, это, ясное дело, никак не Мортимер Анисимович. Это Настька.
А сбоку уже вывернулся возбужденный Пьеро, преданно заглядывая в глаза:
— Тетушка, милая тетушка! Вы решились! У меня скоро будет маленький братик?!
— Вы серьезно? — Подвижное лицо главменеджера собралось в недоверчивые складки.
— Ну, знаете! Конечно, серьезно! Цены-то у вас нешуточные...
— В таком случае мы договоримся.
— Думаете?
Вместо ответа Заоградин энергично взмахнул руками, словно дирижер-камикадзе, выдергивающий чеку из начиненного тротилом оркестра. Парк вокруг “Шутихи” притих, подумал и взорвался. Кусты расцвели гроздьями ушастых колпаков, скрипичный квартет грянул хабанеру Кармен, временами сбиваясь на кабацки откровенные “Валенки”; потешный батальон ринулся штурмовать ворота изнутри — во главе армии скоморохов несся кривоногий генерал-мажор, жонглируя искрящейся на солнце медовой стекловатой. Мороженщики, одетые в трико и тулупы мехом наружу, устроили гонки на тележках, а на подмостки у ворот — в костер! в самое полымя! — оборвав нити предыдущей марионетки, уже карабкался кто-то с мегафоном в форме кукиша.
— Мы с вами! В одном строю! За равенство против справедливости! Это произвол! Шутам бубенцов недодают! Слыхали, как звенит? — Он горестно тряхнул широченной мотней, и оттуда брякнуло. — А должно вот так!
В штанах ударил Царь-колокол.
Качнулись пьедесталы. Моргнули монументы. Брутальный, вульгарный, невинно похабный и бесстыже откровенный, оратор продирал наждаком: совершенно лишний на сцене или в салоне, здесь, на улице, он был на месте. Он был наместник Его Величества Карнавала. Хрюкнули, заржали, неуверенно хмыкнули. И — покатилось кувырком. В толпе шныряли юркие офени, раздавая забесплатно маски из папье-маше с леденцами, вставленными в прорези ртов. Гулкое чмоканье сотен ртов сотрясло Гороховую. Мороженое шло “на ура”, словно десант врукопашную. Конфетти разило наповал, серпантин вязал пленных, и к несчастным спешили, готовя надувную дыбу, подначныхдел мастера.
Обделенного бубенцами снес с трибуны карла на ходулях:
— Валяй дурака! И-эх!..
— Я валял дурака: не боись тумака! В восемнадцать пугался, да привык к сорока!..
— Ой, на счастье, на беду ли я взобрался на ходули...
Как рождается балаган? Когда? Кто поймет?! — тот промолчит. Вместо взрыва снаряды полыхнули фейерверком: петарды, “римские свечи”... шутихи. Искры хохота бежали по бикфордову шнуру тишины: дальше, дальше, в город, в самое чрево дракона, кольцом свернувшегося вокруг Гороховой, 13. Кажется, Шаповал стало изменять зрение. Ворота были распахнуты настежь, и она, влекома за шиворот нежным, но властным прибоем, шагнула наружу. Остановилась, положив руку на спину приворотного льва. Спина оказалась мохнатой и теплой. Страж ворот лениво повернул гривастую башку. Заговорщицки подмигнул карим глазом с янтарными блестками. Страшно, мол?
И женщина кивнула: не то слово.
А потом дернула рыжую кисточку на хвосте.
Город, не узнавая, вглядывался сам в себя. Закованный в броню рыцарь силился протолкнуть хот-дог сквозь решетку забрала, пачкая шлем кетчупом; мимо, оживленно беседуя, проскакали на ушастых пони двое — галантный кавалер при шпаге, в камзоле и рыбацких ботфортах читал татуированной эфиопке лирику Агнии Барто; через Палаццо Врачующихся грохотал броневик, расписанный рекламой пива “Манифест”; поодаль курил штабс-урядник Семиняньен, щелкая стеком по голенищу нихромового сапога, — беспризорник в шинели с “разговорами” спросил папиросочку, и Валерьян Фомич, снисходительно улыбаясь, кинул оборвышу портсигар, цельнокованный из чугуна; где-то там, в недрах города, тер медную каску губернатор Перепелица, вызывая на ковер пожарного джинна Муста -фу, ланиста Гай Мазурик распускал на каникулы юных гладиаторов, принимал заказ кошевой атаман Закрутыгуба, пробуя каждую грамоту на зуб, в “ТРАХе” был аншлаг: постановка народно-эротической сказки “Идолище Прекрасное и Василиса Поганая” шла к оргиастическому финалу, но Санька Паучок горестно шептала: “Не верю!” — глядя из кулис, как медиум Бескаравайнер предается столоверченью на глазах у короля Артура и его банды, а на крыше мэрии, чудесно видимой от “Шутихи”, вырос длиннющий золоченый шпиль, увенчанный зубоврачебным креслом, где сидел самый натуральный черт и с аппетитом уплетал кольцо краковской колбасы.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
