А злобный Уська тем временем решил приструнить эту проститутку, эту гниду рыжую, чтобы неповадно было! Но пойти напрямки не решился и начал придираться к графику уборок в коммунальной квартире, вернее к несоблюдению этого графика проституткой Людкой.
Чистоплотная и трудолюбивая проститутка Людка обвинений не принимала, чихала на Уську с высокой колокольни, чем породила страшный скандал. Уська схватил соседку за волосы и стал таскать по кухне, тыча личиком в график. Людка отбивалась полотенцем, а Уська наступал и наступал.
Вдруг протащил непутёвую Людку через коридор и поволок на кровать, как бы в беспамятстве. Всё случилось быстро, неожиданно, но технически очень грамотно. Оба остались довольны.
В самый этот час Эсфирь, Анечка и златовласый младенец предстали пред светлые очи родни. Анечка хоть и отсвечивала фингалом, но вся светилась от счастья. Она приехала к родным людям, к любимому Марику, и впереди у неё был ещё целый месяц отдыха от учёбы и безвременный отдых от надоевшего и неверного мужа.
А муж, между тем, страдал. Он мотался в Боярку с деньгами и подарками, но Анечка его даже слушать не хотела: «Только развод!». Но он всё ездил и ездил, умолял, ревновал, кричал. В общем, вёл себя как Фома Опискин.
Эсфирь пыталась повлиять на внучку, она боялась, что получив развод, Анечка окончательно сорвётся с резьбы. И что будет с ней, с Ванечкой? С Гришкой, наконец?!
– Аня! Одумайся! У тебя же семья! Сын! Всё бывает в жизни, ты же сама его оттолкнула!
– Нет, нет и нет! Он меня! Меня променял на какую-то лахудру! А теперь я должна вот с этим знанием жить с ним! С ним?! – негодовала Анечка.
– Что ты корчишь из себя оскорблённую добродетель? Ты ж сама его оттолкнула! Ты же у него первая и единственная женщина была, выжала до капельки, развратила, наигралась и отбросила, как ненужную вещь!
– Я? Я?! – недоумевала оскорблённая добродетель.
– Ну, а кто? Ты же каждую ночь: «Гришенька, давай так! Гришенька, давай сяк!», а потом «натакалась», «насякалась» и «ступай вон?». Ведёшь себя, как девица из заезжего борделя!
– Ну, тебе видней, ты, видать, с ними плотно общалась! – и бросилась куда-то вон.
В конце августа вернулись на Якира. Открыли дверь в свою коммуналку и обмерли. На кухне Людка-проститутка готовила настоящий узбекский плов, Рамиля разбирала холодец, между делом подтирая сопливые носы своим (уже двум) сыновьям. У мутного окошка курил принаряженный Уська. В квартире пахло ремонтом.
Подлетела счастливая Рамилька и начала сыпать новостями, как горохом. У неё теперь две комнаты. Это такое счастье, что у мальчиков теперь хоть и маленькая (имелась в виду Людкина каморка), но комната. А они с мужем уже переехали в отремонтированную комнату Услана Каримовича.
– А Усь…, тьфу, Услан Каримович куда? – ошеломлённо спросила Эсфирь.
– А Услан Каримович с Людочкой переехали в нашу! Они вчера расписались. Сегодня у нас застолье, мы на сегодня отложили – вас ждали! Давайте, мойте руки, переодевайтесь и за стол!
Эсфирь стояла, ошарашенная новостью. Было неприятно! Досадно как-то было. Анечка к столу выходить отказалась, сидела в комнате с Ванечкой, листала ноты и грустила. А Эсфирь пошла. Поела, выпила всегдашние три рюмочки и к вечернему купанию вернулась.
– Ну как там невеста наша? – спросила Анечка. – Видала, какая оборотистая! У меня мужа отбила, у тебя кавалера сожрала. Был Уська, и нет его! Его эта «Гряде голубица…» уже в мужьях имеет, а тебе один Батон остался. Так что ты, бабуля носом не крути – и этого проворонишь!
Гриша своих позиций не уступал, но стал припадать к рюмочке. Анечка в дверь не пускала, а ему что? Он взлетал на их низкий второй этаж, особенно сквозь призму выпитого стакана, на раз! И начиналось:
– Та ты мне не нада! Я не к тебе, я пришёл на пацана посмотреть! – валандался по комнате до вечера и шёл второй куплет:
– Давай, ложь пацана и сама лягай! Только подвинься!
Эсфирь смотрела на все эти опереточные разборки, и сердце кровью обливалось. Жаль было Ванечку, он рос, как на дрожжах, скоро соображать начнёт, а тут страсти роковые каждый вечер. Да и Гриша стал жить по принципу: «И каждый вечер, друг единственный, в моём стакане отражён!»
С сентября жизнь усложнилась. Анечка была загружена в консерватории плюс вечерние спектакли. О ней шла молва не только по Киеву. В Москве уже знали и слушали певицу, обладающую необыкновенным голосом и потрясающими внешними данными.
В конце года приезжала какая-то высокопоставленная комиссия из Москвы. Уехала в восторге от методов преподавания консерватории, от музыки, от Киева и от Анечки. А вслед за комиссией последовало фантастическое для Анечки, предложение: стажировка в Италии, в театре «Ла Скала».
На семейном совете собрались все – Эсфирь, Борис, Паня, Марк, заплаканная счастливая Анечка с Ванечкой на руках и, конечно, вечный Батон (в егерском белье). Решили, что ехать надо – таким шансами судьба не разбрасывается.
А Анечка искренне сомневалась и трусила. Трусила, как раз в тот момент, когда судьба протягивала ей на ладошке другую, звёздную жизнь, с круизами, концертами, бриллиантами, ариями из самых популярных опер, с богатым домами, забитыми картинами с провансом.
Да и хоть мамой она в Эсфирином понимании была аховой, но расставания с Ванечкой себе представить не могла. Да ещё и Гришка этот поганый… Конечно, женится без неё или сопьётся! А сердечко тянулось к нему, что тут скажешь?
Она чувствовала себя валаамовой ослицей, выбор сделать при всей кажущейся очевидности того, что надо ехать покорять Италию, было трудно.
Ночью Эсфирь не могла уснуть, не спала и Анечка. Хлюпала носом за ширмой. А Эсфирь всё думала о том, как сложится их с Ванечкой жизнь без Анечки? Конечно, помогут все, но ответственность за ребёнка лежит на ней. Зятя она заберёт в дом, пусть живёт с сыном. Год – не большой срок. Приедет Анечка – разберутся, что к чему!
Опять же, Батон… Надо что-то решать! Ему трудно будет с Борщаговки мотаться к ней каждый день. Сердцем она к нему прилипла, но тело… Тело спит. А, может, попробовать? Может, ему уже ничего, в этом смысле, не надо, и тогда можно будет жить светло и чисто, искренне любя друг друга и согревая на старости лет? Тоже вопрос…
Да как бы Анечка там замуж не вышла. Влюбится и всё. Считай, дело – швах! Все женщины по женской линии в их семье были однолюбками, но эта? Вспомнить хоть Руфь, она ж и глаз не поднимала на чужих мужчин! Только Марк, везде Марк. А сама Эсфирь? Разве она бы осталась одна при её красоте и темпераменте, если бы не сумасшедшая любовь к Грише?
А Паня? Паня нашла своего Бориса в глухой российской деревеньке и буквально на руках вынесла из чужой хаты и привезла в Боярку. А искала полтора года, чувствовала, что жив, а никакой ни «без вести пропавший». Просто не хотел обременять, не верил, что нужен такой, вот и схоронился в глуши, дурачок!
