Пиппино кивнул.
Пиппино смотрел в сторону острова Бранкати.
– То же самое, что думаете о нем вы, босс. Он слишком замкнутый.
Дон Лу кивнул.
– Когда он был мальцом, он всегда, как натворит что-нибудь, встанет рядом с печкой и стоит с таким видом, как будто ни в чем не виноват. По-твоему, это он назло?
– Может, и правда хотел немного позлить деда.
– Давай закажем поесть, – предложил дон Лу.
Пиппино подал знак дону Миммо.
Дон Миммо подошел нетвердой походкой.
– Присаживайтесь, дон Миммо. Вы тоже стареете, – сказал дон Лу.
Дон Миммо взял стул, стряхнул с него салфеткой песок и сел.
– Насколько давние, дон Лу? – улыбнулся дон Миммо.
– Хороший ответ, – улыбнулся в ответ дон Лу. – Пиппино, окажи мне любезность. Если со мной что-нибудь случится в Америке, возьми моего внука к себе и расскажи ему, что давних времен никогда не существовало, что вчера требовалось столько же усилий, сколько требуется сегодня, что сегодня все то же, что вчера, что Сицилия, о которой я ему рассказывал, существует только в моем воображении. И что никогда не было правил и законов, чести и достоинства, справедливости и апостола Павла. И еще скажи моему внуку, что все то, о чем я рассказывал, еще только должно случиться.
Эпилог
Сидя в своем оранжевом 127-м «фиате», Тони кулаком отбивал ритм на руле, обтянутом синей замшей. В магнитоле крутился диск, и, когда Shocking Blue дошли до припева, Тони и Агатино поделили песню[87] пополам. She's got it, yeah baby she's got it, – вопил Тони. I'т уоиr Venus, I'т уоиr fire at your desire! – подхватывал Агатино.
Тони вел машину очень медленно. Водители обгоняющих его автомобилей оборачивались на него, крутя пальцем у виска.
После трех порций бранкаменты и пары джин-тоников на барбекю Минди сказала:
– Поехали?
– Поехали куда? – спросил ты.
– В Ачитреццу, – сказала она. Ее шатало, и, чтобы не упасть, она еще сильнее вдавила каблуки в землю. – Это очаровательное место. Представь себе, там лежат камни, которые еще помнят Полифема, как он швырял их в Улисса, когда тот его ослепил!
Жена Тони, когда ты с ней прощался, в ответ пробормотала что-то неразборчивое. Вы приехали в Ачитреццу на такси и сошли на набережной, где стоят киоски. Чтобы не опьянеть, ты выпил стакан сельтерской с лимоном и солью. Ну и пойло! У тебя закружилась голова, ты инстинктивно оперся на девушку, и твоя рука соскользнула с ее плеча, коснувшись попы. Застеснявшись как ребенок, она ударила тебя сумочкой, отбежала на несколько метров и остановилась со сломанным каблуком в руке. Смеясь, она сняла туфли и пошла по набережной босиком. Вы купили пластиковый шар, который светился, как китайский фонарик, и продавец крикнул ей: «Эй, американка!» – и свистнул, сунув в рот большой и указательный пальцы. Она крикнула ему в ответ: «Твоя сестра американка!» Затем сунула в рот мизинец, и раздался сильный, оглушительный свист. У церкви Сан-Джованни-Баттиста она пару раз взбежала по лестнице и сбежала вниз. Быстро-быстро. Затем вы сели в баре на набережной, и ты выпил еще пару джин-тоников. В четыре утра вы пошли на рыбный рынок, и ты купил тунца. С завернутым в бумагу тунцом под мышкой ты вывернул правый карман на ресепшене гостиницы, чтобы достать удостоверение личности. Гостиница называлась, естественно, «Одиссея». В номере она, все так же улыбаясь, пошла в ванную. А ты развалился на кровати и через мгновение уже дрых, внезапно отключившись.
Ты проснулся, когда она еще спала, лежа на спине. На ней была белая рубашка, задравшаяся на животе, и были видны трусики, тоже белые, с высокой резинкой. Она спала, сжав ноги. У нее была изумительная белая кожа и такая крутая попка, что поясница не касалась простыни. Ты сунул левую руку между ее бедер и услышал, как она всхлипнула, и только. Мизинцем и безымянным пальцем ты поднял резинку трусиков и опустил руку ниже. Она открыла глаза, еще сильнее сжала ноги и повернулась к тебе.
– На Сицилии, Лу, наступает минута, когда ты не можешь думать ни о чем другом, как только о любви, твой мозг целиком перемещается в член, а всего остального просто не существует. Понимаешь?
Утром солнце ворвалось в комнату внезапно, как пощечина. Когда раздался звонок телефона, ты подумал, что уже полдень, и тип с ресепшена хочет предупредить, что официант везет тебе завтрак. Но нет, тип понес какую-то чепуху на италглише.
– Sir, один синьор… Вы меня извините… Один синьор… is waiting for you.
– Где он? – спросил ты.
– В холле, sir.
Минди еще спала, когда ты быстро сбежал по лестнице вниз, на ходу заправляя рубашку в джинсы. С последней ступеньки ты увидел Агатино, одетого во все черное: черный костюм, черная рубашка. Только бирюзовый браслет охватывал его правое запястье.
Агатино увидел тебя, зажмурился, сложил руки на яйцах и, поведя плечами, сказал:
– Синьор Тони ждет вас в машине.
В номере ты разбудил Минди и сказал, что вы уезжаете. Пока ты складывал в сумку вещи, красный пиджак, нижнее белье, ты спросил ее, не разговаривала ли она с кем-нибудь в эти дни.
– Ни с кем, – заверила она тебя.
И в это мгновение до тебя впервые дошло, что тебя хотят захомутать, что это подстава, имитация похищения с изнасилованием! Что это a fucking way of getting married,[88] используемая в этой гребаной стране!
Тони стоял рядом с оранжевым 127-м «фиатом». Тоже во всем черном.
– Садитесь, – сказал он, широко распахивая дверцу машины. Ты устроился на заднем сиденье. Рядом уселась Минди. Она молчала, склонив голову тебе на плечо. У тебя вспотели руки.
– Where are we going?[89] – спросил ты строго.
– К дяде Салу, – ответил Тони, заводя машину. – Нас ждут в церкви.
Fuck you, гребаные благородные доны! взорвалось в тебе. Fuck you, гребаные ублюдки, не произносящие ни словечка в простоте! Fuck you, ножи и черные волосы! Fuck you, ты, дед! Fuck you, опера марионеток, сельтерская с лимоном и солью, миндальные пирожные и целование рук боссам! Fuck you, гребаное солнце! Fuck you, достоинство и уважение! Fuck you, вся эта гребаная Италия!
– Что скажешь, Агатино, – сказал Тони спустя пару минут после того, как они отъехали, – правильно я сделал, что не надел тот красный пиджак?
