Книга Проклятие красной стены - Алексей Витаков

…Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен. Я подобен тому, кто несется в мирском пространстве и не знает, где ему остановиться. Все люди проявляют свою способность, и только я один похож на глупого и низкого…

Дао Дэ Цзин, книга первая, стих двадцатый

Монгольское войско двигалось по глинистой, скользкой от дождя дороге медленно, словно через силу. Неподкованные копыта лошадей разъезжались и проваливались в чавкающую грязь. Густые гривы отяжелели от холодной воды и снега. Идти опятиконь уже не было никакого смысла: русы узнали о настоящей численности. Лучше поберечь силы коней, поэтому войлоки сгрузили на арбы, которые волы тянули теперь в хвосте вереницы. Хайду, сидя на белом, как молоко кобылицы, Ордосе, всматривался с высоты небольшого увала в усталые лица всадников в поисках поддержки и грозной степной воли, той самой, которая вела этих людей от победы к победе, которая не позволяла мириться с утратами и поражениями. И джихангир верил, что его войско по-прежнему несокрушимо. За истекшие сутки он лишился двух лучших тысячников и почти тысячи воинов, у стольких же имелись разной тяжести ранения. Таких больших потерь монголы не ожидали. Со времен схваток с самаркандским Джелалем не встречалось достойных противников всадникам, ведущим свой род от белого волка. Сердце Хайду терзала боль не столько от военных неудач в начале кампании, сколько от ощущения ненужности этого предприятия. В чем, собственно, провинились смоляне? Всего лишь в том, что поддержали Козельск, и лучшая армия мира просидела под стенами маленького городка семь недель и даже была вынуждена изобразить отступление? И только когда разведчики донесли, что смоленская рать под предводительством какого-то Меркурия — да кто он такой, прах его побери? — покинула Козельск, монголы вернулись и за час приступом взяли город, который потом разрушили, а жителей перебили. Но ведь это война. Смоляне защищали побратимов, и в том лишь неправы, что не рассчитали свои силы.

— Эй, Хабул, как твоя рана? Плечо не тянет?

— Спасибо, Хайду, что помнишь еще старого Хабула. Все хорошо, слава Вечному Синему Небу. Наверно, Субудэй-багатур, под началом которого я дрался в далекой молодости, сейчас видит меня и просит перед Тенгри хорошей судьбы для своего верного Хабула!

— Тебя, Нацинь, как только вернемся, обещаю женить. Ох, уж погуляю на свадьбе!

— Надо бы вернуться не с пустыми руками, Хайду, — молодой воин просиял улыбкой, — моя невеста любит ткани и сладости, а еще веселый блеск хорошего металла.

— А ты, Бардам, как вернешься, примерно накажи жену. Хочешь, одолжу свою плеть.

— Ой, Хайду, боюсь, что моей Улынь так понравится твоя плеть, что она попросит хлестать ее каждый день, приговаривая: «Ой, вонючий Бардам, неужели сам Хайду тебе дал попользоваться! Видишь, как я ему нравлюсь!»

По рядам воинов покатился дружный смех. И у джихангира немного полегчало на душе. Он вытащил из-за голенища плеть и кинул воину.

— Ты, как всегда, умеешь ответить, Бардам.

— А ты, Хайду, по-прежнему знаешь всех своих воинов поименно и помнишь, где у кого болит. За это и мы тебя чтим.

— Хуцзир, отправь полсотни самых быстрых воинов к стенам Смоленска. Нет. Скачи с ними сам. Я хочу встретиться с человеком в алом плаще.

— Что ты задумал, Хайду? — тысячник подъехал к военачальнику.

— Я хочу поединка, Хуцзир. Мы и так потеряли много воинов. Не хочу больше потерь. Пусть этот собачий сын, сучий выкормыш, выйдет против меня. Я знаю, ты сумеешь договориться об этом.

— Не хочу думать о плохом и, поверь, ничуть не сомневаюсь в твоей доблести, но что, если случится обратное?

— Не случится. Я убью его.

— И все же. Что гласит закон, если войско неприятеля выставляет поединщика?

— Ты имеешь в виду, какая участь ждет осажденный город?

— Именно.

— Закон гласит: если хоть одна стрела выпущена со стороны неприятеля, город должен быть уничтожен и отдан в руки воинов.

— Тогда какой смысл им выставлять поединщика и подвергать опасности вождя? Если ты убьешь его — город будет разграблен и уничтожен. Если он убьет тебя — кто-то из тысячников поведет войско и сокрушит Смоленск. Не вижу, как я должен договариваться и что обещать руссам.

— Не всегда необходимо действовать прямолинейно. Закон тоже нужно уметь приложить к обстоятельствам. Ни вчера, после поражения тысячи Дайчеу, ни сегодня, после ночной вылазки русов, я не хочу равнять Смоленск с землей, а землю посыпать солью. Этот город еще послужит улусу Бату-хана.

— Тогда чего ты хочешь, Хайду? Я перестаю тебя понимать! В обоих случаях по закону город обречен, будешь ли ты убит или останешься в седле. А чтобы вызвать руса на поединок, я должен что-то предложить взамен.

— Пообещай им, если победа будет за мной, мы возьмем тройной ясак и триста рабов, а если я погибну, ты отведешь войско.

— Что-что?! Ты потерял голову, брат мой. Впрочем, надеюсь, это всего лишь уловка. Просто у тебя чешутся руки.

— Нет, это не уловка, Хуцзир. Ты действительно отведешь войско. Бояться тебе нечего. Бату скажешь, что выполнял мой приказ. Я составлю его в письменном виде завтра же. Воины тоже будут благодарны тебе. Ты сохранишь много жизней. У тебя еще недостаточно опыта, чтобы взять приступом город, где воевода — этот человек в алом плаще.

— Но зато у меня достаточно холодная голова и жаркое сердце. Я не буду отводить войско.

— Тогда тебя казнят за невыполнение приказа.

— Кто, позволь узнать?

— Мои нукеры, которым я тоже вручу письменный приказ.

— Твоя душа никогда не обретет покоя в чертогах Вечного Синего Неба. Никогда, Хайду. Тебя проклянут от седьмого колена вниз и до сорокового вверх. Неужели тысяча воинов погибла напрасно? Одумайся, ведь ты без двух лун темник. А голову того пса я лично насажу на копье и привезу на курултай всех ханов Золотой Орды. Ты очень скоро позабудешь о честолюбии и мести. Одумайся, Хайду. Заклинаю тебя Вечным Синим Небом и предками до сотого колена.

— Нет, Хуцзир. И да будет так, как я сказал. Если я умру, ты отведешь войско. Всё. Скачи к урусам и уговори их вождя принять мои условия.

— А если они не согласятся? Ты ведь знаешь, нашу мудрость эти собаки называют коварством. Что, если они не поверят мне, посчитав, что мы просто выманиваем их вождя, а сами все равно ударим, независимо от исхода поединка.

— Поверят, Хуцзир, — Хайду, прищурившись, посмотрел вдаль и дернул повод. — Если не поверят, ты останешься в их лагере. Независимо от того, убьют меня или нет. Твоя жизнь будет залогом того, что монголы не нападут первыми. Что монголы, в случае моего поражения, отойдут под бунчуки Бату-хана, а в случае моей победы Смоленск сохранится. Мы получим дань и уйдем. Я отдам Смоленск на разграбление, только если русы убьют послов, то есть тебя, Хуцзир. Но я не думаю о таком исходе. Это вряд ли.