И вдруг в ее голове промелькнула шальная мысль: ну и что? Какая разница, что это не тот Морган? Зато это мой Морган. Но мысль мелькнула, сверкнула и исчезла без следа. Ведь цель всей этой поездки была найти Моргана Блейна. Настоящего Моргана Блейна, который был известным писателем, а не скромным ученым.
И она живо представила себе следующую картину: вот Джорджи сидит на диване и держит за руку Моргана Блейна, они всего в жизни добились и радуются, а напротив — она сама с Морганом Хэнкоком. И Джорджи спрашивает Хэнкока, как он зарабатывает себе на жизнь, и делает вид, что ей интересно слушать про мох и про микроорганизмы. Морган Блейн, прикрывая рот ладошкой, зевает.
«Он тебе подходит, Джесс», — говорит далее Джорджи. Он подходит тебе, потому что он не Морган Блейн и не добился всемирной славы. Вот каков был подтекст. И ее, Джессику, как младшую сестру, будут приглашать на всякие церемонии, на вручение Оскара просто потому, что они родственники. Как младшую сестру. Пожизненное клеймо. Младшая сестра.
Не много времени понадобилось на то, чтобы одеться, хотя казалось, что прошла вечность, — она подхватила одежду, ушла в ванную и, одеваясь, лихорадочно подыскивала оправдания своему поступку. Она не хотела обижать его. У нее и в мыслях не было ничего плохого. Но произошла ошибка. Кто не ошибается! Какой смысл притворяться, что ей не нужен настоящий Морган Блейн, когда именно настоящего она и искала! Если она сейчас останется, то только из жалости. Морган Хэнкок не захочет, чтобы его жалели. И вообще, кажется, он не создан для нее. А она — для него. А то удивительное ощущение покоя и безмятежности, которое она испытала в его квартире, можно отнести на счет обморока: все смешалось в голове, и она приняла это за счастье. Она уходит не потому, что он не Морган Блейн, а потому, что у них нет ничего общего. Это самое главное. Да, она представляет себе, что скажет Джорджи, но уходит она не из-за этого; если бы из-за этого, то ей было бы стыдно. Все дело в несовместимости. Ей не в чем себя упрекнуть. Абсолютно.
Морган Блейн ждал ее в гостиной, одетый. Он сидел в углу за старым дубовым письменным столом.
— Прости, Морган. Мне правда неловко, — вот и все, что она смогла сказать.
Он развернулся в кресле, слабо улыбнулся.
— Ладно, — сказал он. — Не думай об этом. Джон был прав, я мало бываю в обществе. Это было испытание. Вроде того. Но, Джессика, — он снял очки, — если найдешь настоящего Моргана Блейна, не ложись с ним в постель в первый же вечер. Ладно? Потому что, кто знает, вдруг он по глупости влюбится. Я хочу сказать, я понимаю, что, в общем, за этим ты и ехала, но все равно дай парню подумать, ладно? Пусть насладится глотком свободы, пока ты не пустила в ход тяжелую артиллерию.
— Морган, мне…
— Забудь, что я сказал. Иди ищи своего гения.
Джессика пошла к двери.
— Подожди минутку, Джессика.
— Да? — Она оглянулась. Он шел за ней.
— Как ты меня нашла? Откуда ты знала, что я буду сидеть в том кафе?
— В университете услышала, как Джон назвал тебя по имени. Я думала, второго преподавателя Моргана там быть не может.
— И что теперь? Вы вместе с сестрой продолжите поиски?
— Какое тебе дело…
— Пожалуйста, помолчи. Ты и так слишком много наговорила сегодня. Но если сестра еще не нашла его, позволь дать один совет. Вместо того чтобы бегать по Колумбии, попробуй полистать телефонный справочник. Он там есть — я проверял, пока ты одевалась.
— Правда?
— Ты меня пугаешь. А я-то надеялся. Забудем. Возвращайся к себе в гостиницу, звони ему. Но только об одном попрошу. Окажи мне такую любезность. Не рассказывай мне, что будет дальше. Что бы ни случилось, я не хочу ничего об этом знать.
Он отвернулся и ушел в спальню, а Джессика молча открыла дверь и ушла.
Глава двадцатая
Джорджи сидела на диване, вытянув ноги, и отогревалась после дневных забав. Наступил вечер, они приняли горячий душ и переоделись, Элайза порылась в тетушкином шкафу и нашла для Джорджи домашнюю одежду, и все было хорошо в этом лучшем из миров, особенно когда Морган откупорил бутылку красного вина.
— Признайтесь, Джорджина, что с этими паршивыми янки не соскучишься. Вам по душе наша грубая деревенская простота, наши непритязательные сельские забавы?
Морган сидел перед камином и, обращаясь к гостье, подкладывал в огонь очередное полено.
— Да, было весело. — Джорджи улыбнулась. — Честно признаюсь. Труба. — И она подняла руки, как бы признавая свое поражение.
Они умяли мороженую пиццу, которую Морган разогрел на сковородке, и вернулись в гостиную более или менее сытые и довольные. Элайза, скрестив по-турецки ноги, сидела на полу. Об утренней перебранке все и думать забыли, и Джорджи даже подумала, что ей нравится веселый и непосредственный нрав Элайзы. От этого, а может, и еще от чего, но в маленькой, набитой корабельными принадлежностями гостиной стало очень уютно.
— Вам надо эмигрировать, — сказала Элайза. — И стать на защиту бунтующих колоний по другую сторону земного шара. Вы знаете, что Война за независимость началась с невинной игры в снежки?
— Не знаю, но в это легко верится, особенно сейчас. У меня до сих пор нога болит от первого снежка, что Морган бросил, когда я еще не начала играть. По-моему, это было нечестно, Морган. Это некрасиво, как говорят в нашей стране.
— Черт! — Морган выронил полено и замахал в воздухе правой рукой. — Черт, заноза.
— Бедный мальчик!
— И нечего смеяться, Элайза. Больно же. — Он поднял палец вверх и стал его внимательно осматривать. — Думаю, она не глубокая. Так-так. Нужна операция.
— Ура! — Элайза вскочила и бросилась в кухню. — Я буду оперировать. Надо прокипятить иголку. Я лучший в мире специалист по вытаскиванию заноз.
— То есть она хочет сказать, — скривился Морган, — что ей нравится смотреть, как люди мучаются.
Это был не тот Морган, с которым она беседовала утром. Джорджи и представить себе не могла, что возня в снегу может так сильно все переменить. Он больше не хамил, наглый покровительственный тон исчез без следа, и кажется, он совсем забыл, как злился на нее, когда она неожиданно появилась на пороге. В таком настроении, подумала она, он вполне мог бы писать романтические сцены в «Вуду-девах» — про Рика и Еву. То, с чем она столкнулась утром, вполне объяснялось суровой брутальностью его натуры — недаром же он с таким знанием дела писал про мощные удары мачете. Интересно, а какой же он увидел ее? Правильно — безумной фанаткой-читательницей. Но за ужином она стала рассказывать о своей работе, а он рассказал о своей матери, о том, как она его растила одна и работала не покладая рук. Он выразил свое восхищение сильными женщинами, которые находят выход в любой трудной ситуации, а еще она заметила в глазах его одобрение, когда рассказывала, как ей удалось собрать денег, чтобы открыть свое дело.
