Конечно, я был смущен еще больше, чем он. На мне было не первой свежести дорожное платье, я никак не подготовился к аудиенции и даже не знал, как полагается себя в таких случаях вести, — словом, был донельзя растерян. Так или иначе, нас провели в комнату, следующую после той, перед которой стояли двое. Похоже, нам действительно предстояла личная аудиенция. Я спросил Канаяму, на каком языке мне нужно говорить.
— На английском или на французском — ответил тот, тоже явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Вдруг стена перед нами раздвинулась, в комнату спокойно и величественно вошел Папа, оказавшийся весьма высокого роста, и протянул нам руку.
Привыкший к тому, что рука обычно протягивается для рукопожатия, я пожал ее, но тут же устыдился и испугался своего промаха, увидев, что Канаяма опустился на колени и почтительно прижался губами к кольцу на пальце у Папы. Впрочем, мне удалось тут же вернуть поколебленное было присутствие духа. «Ведь я неверующий, — подумал я, — поэтому могу вести себя так, как привык». Потом мы сели, и началась неторопливая беседа. Если мне не изменяет память. Папа в разговоре коснулся со мной следующих трех моментов.
Во-первых, его интересовало, как пережил японский народ ужасы войны и особенно какие потери он понес после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Признавшись, что подобные разговоры строго запрещены оккупационными властями и что перед отъездом из Японии меня со всей строгостью предупредили, что если я стану с кем-то говорить на эти темы во время своего пребывания за границей, то при возвращении на родину мне будет отказано во въездной визе, я добавил, что, поскольку передо мной сам Папа, ничто не мешает мне откровенно ответить на этот вопрос, после чего поведал ему о страданиях японцев во время войны и в послевоенные годы и особенно подробно остановился на страшном бедствии, постигшем жителей Хиросимы и Нагасаки, рассказав о том, что слышал и видел сам, побывав в тех местах весной 1947 года. Папа слушал меня чрезвычайно внимательно, помаргивая глазами, словно с трудом сдерживал слезы. Потом он сказал:
— Во время войны я постоянно молился за японский народ, которому пришлось претерпеть немало несчастий. Представляю себе, как тяжело живется японцам сейчас, в условиях оккупации, когда они лишены всех свобод. Но потерпите еще немного. Бог непременно поможет вам, воздаст за вашу честность, трудолюбие, усердие и предприимчивость. Я молю Бога и верю: придет день и ваша страна заживет в мире и процветании, совсем иначе, чем она жила до войны.
Второе, что интересовало Папу, был я сам. Еще в самом начале нашей беседы он, к моему величайшему удивлению, сказал, что мое имя ему известно, я решил, что он потрудился заранее навести обо мне справки, и был тронут таким вниманием. По словам Папы, он читал две моих повести (он упомянул «Умереть в Париже», но она еще не была издана на французском, вышло только интервью со мной в газете «Фигаро» две недели назад) и его поразило, что и в той и в другой повести главный герой в конце принимает католичество, причем ощущения этих героев описаны так точно, как может описать только глубоко верующий человек.
— Почему писатель, заставляющий своих героев обратиться к католической вере, сам не принимает святого крещения? — спросил он.
Еще он не мог понять, почему три мои младшие дочери, которые с детства учатся в католической миссионерской школе, так и не стали католичками. Сам я никогда об этом не задумывался, возможно, если бы им предложил принять крещение какой-нибудь патер, которому они доверяют, они, возможно, и стали бы католичками. Однако, когда меня вдруг спросил о том сам Папа, я почему-то затруднился с ответом и выдавил из себя что-то вроде того, что не было на то благоволения Господня… Ничего на это не ответив. Папа взял из рук стоящего рядом служителя четыре медали и протянул их мне:
— Никто из нас не застрахован от бед, иногда они кажутся совершенно непреодолимыми. Если вдруг что-нибудь случится с вашими дочерьми, скажите им, чтобы они терпели и помнили, что Папа всегда молится за них. А это передайте им от меня.
И наконец третье, о чем он говорил со мной, были детские рисунки.
— Мне очень жаль этих добрых и прилежных детей, — сказал он, — я желаю им мужества, скажите им — я молюсь за них и верю, что они станут достойными гражданами мирной страны, и в знак моей благодарности передайте школе мою медаль.
Поблагодарив его, я ответил:
— Все рисунки сделаны прямо с натуры, так выглядит район, где живут эти дети, жаль только, что ни на одном из них не изображено распятие. В тех местах нет католических соборов, и, может быть, поэтому души взрослых до сих пор так же черствы и суровы, как суровы эти пейзажи. Но дети чисты душой, они старались как могли, писали сочинения и рисовали, желая отблагодарить великого человека, может быть, их творения и оскорбляют ваш взор, может быть, они недостойны вашего внимания, но я благодарен вам за то, что вы нашли время взглянуть на них.
Признаться, я был донельзя взволнован.
Вечером хозяин моей гостиницы, узнав, что я удостоился личной аудиенции Папы, стал просить у меня прощения за то, что поместил меня в такую маленькую комнату, и предложил перейти в роскошный номер. Я сказал, что по своим финансовым обстоятельствам предпочитаю более скромную комнату, но он тут же заявил, что цена останется прежней, и насильно переселил меня в роскошные, прямо-таки княжеские апартаменты. Так что два последних своих дня в Риме я провел купаясь в роскоши…
И вот теперь, через тридцать лет, живосущая Мики объяснила мне, что и личную аудиенцию у Папы я получил потому, что таков был замысел Бога-Родителя.
По ее словам, отправив меня в Рим и устроив мне встречу с Папой, Он хотел не только дать мне пищу для размышлений на темы «Вера и религия», «Вера и организация», но и подтолкнуть меня к сопоставлениям, которые помогли бы мне лучше понять роль Центра Тэнри и симбасиры. И теперь, в дни, когда учение Тэнри справляет свой столетний юбилей, Бог-Родитель решил открыть мне Свой замысел…
Еще я услышал от живосущей Мики в тот раз, что существуют определенные сроки (нечто вроде расписания), намеченные Богом-Родителем для того, чтобы уладить дела человечества. В полном соответствии с этими сроками, 18 февраля 1887 года Мики Накаяма сокрыла от мира свой реальный облик (скончалась) и стала трудиться в качестве живосущей Родительницы.
А в дни тридцатилетнего юбилея учения (в 1916 году), согласно предсказанию о пришествии Бога в мир, она, призвав на помощь душу Кунико Идэ, домохозяйки из города Мики префектуры Хёго, развернула деятельность по Спасению Человечества.
В качестве первого шага на этом пути она привела Кунико Идэ в Центр Тэнри, поместила ее в Храм Вероучительницы и начала действовать открыто в человеческом обличье. Но хотя Мики еще при жизни об этом пророчествовала, служители Центра, ведомые «алчностью и гордыней», даже не потрудились удостовериться в намерениях Бога: призвав на помощь грубую мужскую силу, они вышвырнули живосущую Мики вместе с Кунико Идэ из Храма Вероучительницы, избили их, то же, что они проповедовали, объявили ересью.
