Деревья во дворе виднелись неясными черными громадами, и лишь какое-то, ближнее к парадному, подсвечивалось из подъездного окна и тускло зеленело одним боком.
Катя вздохнула. Все было так же неясно, темно и расплывчато, как и у нее на душе. Но все-таки здесь, совсем рядом, были Тим, и тепло от голубой газовой короны, и прохлада из окна от черных, а на самом деле зеленых деревьев, и чайник, олицетворяющий домашний уют и исходящий паром… и даже дурацкий чайный пакетик, который можно дергать за нитку, и это так хорошо действует…
— Не знаешь, в реанимацию можно сейчас позвонить?
— Можно, только они не обрадуются. А кто у тебя в реанимации?
— Да так, человек один…
— Я сейчас тебе бутерброд сделаю.
Катя не стала возражать, а просто смотрела, как любимый человек ловкими руками отрезает хлеб, намазывает его маслом и укладывает на него толстый ломоть ветчины. Он не спит и заботится, чтобы ей, безучастно сидящей у окна, было не одиноко в ночной темноте. Чтобы ей помочь. Хотя ему утром идти на работу. Совсем не простую работу. Она снова вздохнула.
— Ну что все-таки у тебя случилось?
Она откусила от бутерброда.
— Меня, наверное, с работы выгонят…
— А кто будет жуликов ловить?
— Лысенко с Бухиным.
— А грибами кто отравился? Надеюсь, не твой любимый Лысенко? Кстати, он названивал тебе весь вечер.
Тим немного ревновал ее к Лысенко. Это было забавно… и нравилось Кате. Ну действительно, смешно ревновать ее к Лысенко! Хорошо еще, Тим не знает, что капитан в прошлом году ночевал у нее. На той самой кровати, на которой сейчас спят они с Тимом. Правда, ночевал на ней капитан не один, а вместе с другом — майором Банниковым. Но все равно хорошо, что Тим об этом не знает. А хитрюга Лысенко все подмечает, и ревность Тима его развлекает. Однако про то, как они с Банниковым спали у Катерины, он, конечно, Тиму рассказывать не станет. Еще Катина кровать помнила Сашку с Дашкой, когда те еще не были женаты, но это совсем другая история. Сама Катя участвовала тогда в сложной оперативной разработке и жила у Натальи, изображая из себя богатую даму. Тогда-то она чуть не погибла, глупо подставившись под удар, и попала прямиком к Тиму на операционный стол. И сейчас она сморозила такую же глупость, правда, теперь под удар попала не ее голова, а карьера.
— Тим, ты знаешь, года два или три назад Лысенко тоже отравился грибами. Банников меня вызывал и спрашивал, разбираюсь я в грибах или нет. Игорек грибов насобирал в лесу и наелся. А наутро ему плохо стало. Он приплелся на работу, весь зеленый, и стал в справочниках искать, какие же это были грибы. И нашел бледную поганку. Сказал, что очень были похожи…
— Никогда нельзя есть что попало.
— Ага… — Она доела бутерброд и облизала пальцы. — Самое смешное, что он их практически рядом с трупом насобирал.
— О господи!
— А я в лесу рядом с трупом…
— Кать, давай ночью ужастики не будем друг другу рассказывать. Я ж тебя по ночам не пугаю, как я первый раз в морг попал. Тоже хороший рассказ, между прочим. Сахара три ложки?..
— Две!
— Нужно всегда предлагать три, тогда ты скажешь «две», а не «одну». Ладно, шучу. Пей. Тебе булку маслом намазать?
— Тим, ну кто ночью ест?
— А кто ночью сидит под окном? Даже в твоей реанимации, куда ты так рвешься позвонить, все, наверное, спят.
— Я думала, в реанимации никогда не спят.
— Если все тихо, то почему не подремать? Я, например, всегда стараюсь на дежурстве отдохнуть. Мало ли кого привезут — и какой я буду, если не высплюсь? Я так и человека зарезать могу!
Он специально сказал «зарэзать», чтобы рассмешить ее. Ее ужасно забавляло, когда он говорил с кавказским акцентом. Но сейчас она только слабо улыбнулась. Потому что совсем не была уверена, что все хорошо. Хотя… сказал же ей вчера тот врач, что симптоматика спокойная, в норме. Да мало ли что у этой несчастной может отказать? И печень, и почки… Может, она уже сейчас без сознания!
— Тим, а где можно узнать о токсине бледной поганки?
— Учебники у меня дома, но если тебе так приспичило, то можем одеться и съездить за ними. Или в круглосуточный интернет-клуб. Выбирай, куда ты больше хочешь. Или все-таки потерпим? Обещаю, что утром на работе я тебе быстренько раздобуду самую полную информацию. А сейчас мы с тобой выпьем по триста капель эфирной валерьянки и пойдем спать.
Он достал из шкафчика пузатую бутылку с коньяком и плеснул по бокалам.
— Держи. Во времена сухого закона в Америке коньяк продавали по рецепту врача в аптеках. Можешь не соблюдать этикет и пить залпом, как микстуру. Я, как врач, тебе разрешаю.
— А если меня утром выгонят с работы? — От коньяка внутри все потеплело и у нее даже порозовели щеки.
— А если тебя выгонят с работы, я возьму тебя к себе в отделение. Нянькой.
— Я буду петь больным колыбельные песни?
— Никаких больных. Ты будешь моей личной нянькой. Иди сюда.
Он обнял ее за плечи, поцеловал спутанные рыжие волосы, потом маленькое горячее ухо…
— У тебя ухо горит… Наверное, вспоминает кто-то…
— Тим, когда вспоминают, тогда икота, а когда ухо горячее — это ругают.
— Ну кто тебя будет ругать… ночью. Еще выпьешь?
— Не знаю… Ты лучше обними меня… еще.
— Пойдем в постель. Там как-то удобнее обниматься. А хочешь, я тебя отнесу?
— Ты меня уронишь.
— Давай попробуем? Между прочим, я тебя уже носил на руках, но ты этого не помнишь.
— Давай лучше я сама пойду.
— Нет, лучше уж я тебя отнесу.
— Тим, в спальне темно, и ты меня уронишь.
— Я прекрасно вижу в темноте. Ну, не сопротивляйтесь, больная!
Катя засмеялась, и он подхватил ее на руки. Остаток ночи она не спала, но это было скорее приятное неспаньё, а не то, тоскливое, у ночного окна в кухне.
* * *
— Лара, что за капризы? Что еще случилось?
— Я плохо себя чувствую. Я не могу… больше… сегодня репетировать.
Еще ей очень хотелось добавить, что она не может больше так жить, что она устала соперничать со все более молодыми и напористыми любовницами своего мужа, жить какой-то вымученной двойной жизнью. К тому же она чувствовала, что сегодня совсем не в голосе. Несмотря на обилие глаз, смотрящих сейчас на нее, ей хотелось обо всем этом кричать, кричать прямо со сцены… Не в силах больше сдерживаться, она тяжело проглотила подкативший к горлу комок и облизнула сухие губы.
— Лариса…
— Нет. Я ухожу.
— Если ты сейчас уйдешь, — угрожающе начал Савицкий, — то больше можешь не возвращаться!..
