– На Западном. В Галиции. Весной пятнадцатого.
– Я тоже на Западном был. В Восьмой армии. Только уже ближе к осени.
– С осени я уже по госпиталям валялся. Рассказывают, мне сам император руку жал. Только я его не видел. А руку запомнил: слабенькая такая, хлипкая, почти что без костей, – и затем без паузы добавил: – Да и откуда у него в руках сила будет, если он ничего тяжелее куриного яйца в руках не держал.
– А с ногами что?
– Видать, дура-смерть что-то не так рассчитала. Уже в тылы нас вывозить собрались. Немец то ли спьяну, то ли сослепу госпиталь обстрелял. Пустячное ранение в обе ноги. Даже врачи сказали: «Через неделю танцевать будешь». А повернулось все наоборот. Гангрена. Я им перед морфием кричал: «Зарежьте! Все одно, жить не буду!» А живу! И радуюсь! Какая-никакая, а жизнь! Чужих скольких зарезал, а себя рука не поднимается. Жалко себя.
Помолчали. Разговаривать вроде уже было не о чем.
– Ты надолго в Севастополь? – спросил Колька. – Будет время, загляни! Выпьем какого-нибудь пойла, вспомним прошлое. Или ты не пьешь?
– Если удастся, обязательно зайду, – пообещал Кольцов.
– Ты где теперь? – поинтересовался Колька.
– В Чека.
– Высоко залетел: не зайдешь. Я знаю, – сказал Колька и зло добавил: – Вы теперь хозяева России. Когдась мы были с тобой ровней. А теперь жизнь меня малость укоротила, а тебя возвысила, – он пошарил рукой справа от себя, схватил бутылку, нервно, проливая на себя, сделал пару больших глотков и лишь после этого сказал: – Не заходи. Не надо. Я не обижусь. Я на жизнь не обижаюсь. Она редко бывает справедливой. Могла б и глаза сохранить, и ноги. Хоть одну.
– Чем я могу тебя утешить, Коля! – с сочувствием сказал Кольцов. – Прости, не зайду! И не потому, что не хочу. Не смогу. Сегодня под вечер буду встречать репатриантов, и сразу же, ночью, в Москву.
– Репатрианты. Это которые еще недавно были белогвардейцами? – спросил Колька. – На расстрел едут? Новый Крым им устроите?
– Зачем ты так злобно, Колька? Домой отпустим. Не слыхал? Амнистию объявили.
– Передай им привет от Кольки Приходько, – с некоторым вызовом сказал Колька. – Сколько белые в Севастополе были, здорово мне помогали. И харчами, и одежкой. Спросят, бывало: «У красных служил?» Говорю: «А то как же! Скороходом! И зоркоглазом!» Смеются. А потом что-ни-то принесут. И выпить, бывало, и закусить…
Ближе к вечеру Кольцов вернулся в Особый отдел. Но там уже никого не было, лишь один Беляев продолжал его ждать.
– Ну, где ты ходишь, товарищ Кольцов? «Решид-Паша» уже на подходе!
Но время у них еще было, и они неторопливо, пешком, пошли к Графской Пристани.
– Представляешь, фокус! – поспевая за Кольцовым, продолжал говорить Беляев: – Радиограмма с «Решид-Паши», в аккурат, когда ты ушел. Сообщают, что через три часа будут в Новороссийске. Те ни сном, ни духом ничего не знают. Я от твоего имени вызываю огонь на себя: «Не валяйте дурака, повертайте оглобли на Севастополь. Встреча назначена на Графской Пристани Севастополя. Повернули. А то, понимаешь, могли сорвать мероприятие.
– Ну, прямо скажем, невелико мероприятие.
– Не скажи, товарищ Кольцов, на первый взгляд и невелико. А если с политической стороны взглянуть – ого-го! Вышли б они в Новороссийске с корабля, и что?
– А в самом деле, что?
– Разбрелись бы по городу. Лови потом, собирай. А затем куда? Обратно на корабль и взаперти держать, пока мы то-се. А у нас тут другой коленкор. Перво-наперво митинг. Опосля официальная беседа с каждым. Надо, понимаешь, каждого как этим…как рентгеном просветить. Товарищ Троцкий еще загодя телеграмму прислал: «Решительно настаиваю на тщательной проверке каждого прибывшего белогвардейца. Не допустить возвращения в советскую семью классово чуждых элементов».
– Я что-то не помню такую телеграмму, мне о ней никто ничего не говорил.
– Это он Розалии Самойловне прислал. Ну, Землячке. Она нас вызывала, инструктировала.
– Она что же, приедет на митинг? – спросил Кольцов.
– Собиралась. Я ей сообщил сегодня, что ты приехал. Она вроде как обрадовалась. Сказала: «Тогда я могу спокойно поболеть».
– Не выдумываешь?
– Так и сказала. Дословно.
– Не подведем Розалию Самойловну? – спросил у Беляева Кольцов, а сам подумал, что кто-то хорошо поработал с Землячкой: боится встречи с ним. Должно быть, Дзержинский или Менжинский. Вряд ли сам Троцкий, они с Розалией Самойловной одинаково дышат. И еще Бела Кун с ними. Они втроем всех прибывающих на «Решид-Паше» еще сегодня тут же, на Графской пристани, прикончили бы.
– Так как думаешь, не подведем Землячку? – снова повторил свой вопрос Кольцов.
– Та ни боже мой! Такая женщина! Совесть революции! Глаз какой! Сколько случаев знаю. Бывало, глянет на человека и сразу же определяет: враг! Редкое качество!
Кольцов коротко взглянул на Беляева:
– Вот я и задумался теперь, как же мы с тобой, товарищ Беляев, будем чуждых элементов выявлять?
– Ты за меня, товарищ Кольцов, не переживай. Кой-какой опыт у меня по этому делу имеется.
– Это вы вместе с Землячкой тут, в Крыму, чуждый элемент искореняли?
– И с нею тоже. И у товарища Белы Куна тоже нюх на врага, як у той овчарки. Это я у них классовую ненависть постигал.
– Так вот, товарищ Беляев, слушай теперь меня. Митинг, беседа, сразу же на вокзал – и домой.
– Всех? А ну как…
– Всех! – твердо сказал Кольцов.
– А казаки? Как, к примеру, поступить с ними? Что, тоже домой?
– Домой! Пусть хлеб растят. И женщин – тоже домой. И военнопленных, которые еще с Первой мировой, кто в Германии в плену был – тоже. Пусть на местах с ними разбираются. А то мы тут с тобой такого наворотим…
– Но хоть с десяток бывших офицеров, чиновников, попов на месте надо бы проверить. Самых подозрительных.
– Не надо! – твердо сказал Кольцов.
– С огнем играешь, товарищ Кольцов! – сухо и с легкой угрозой в голосе сказал Беляев. – С меня отчет потребуют. Что я товарищу Троцкому напишу?
– Напишешь коротко: встретили, зарегистрировали, отправили по домам.
– Всех?
– Всех.
– Не понравится это товарищу Троцкому. Где ж тогда нашая классовая бдительность, товарищ Кольцов, на каковую нам постоянно указывает наша партия большевиков?
– Про классовую бдительность я тебе, товарищ Беляев, как-нибудь на досуге целую лекцию прочту. А сейчас для меня важно одно: чтоб никто, ни один из вернувшихся не мог никому сказать, что с ними учинили расправу. Иначе остальные, которые еще там размышляют, ехать или нет, побоятся возвращаться. Понимаешь? Я, собственно, и приехал сюда, только чтобы предупредить тебя об этом. Нет, даже не так: чтобы ты понял это.
