— А другой? — спросил Сидролен.
— Что «другой»?
— Другой конь?
— Стеф? Он вообще не захотел подниматься. У него голова кружится на высоте.
— По-моему, вам уже пора в засаду, — сказала Лали.
— Еще глоточек укропной настойки, и мы бежим, — ответил сговорчиво герцог.
— Ну а ресторан? — спросил Сидролен.
— Да так себе, — ответил герцог. — Порции мизерные — больной птичке разок клюнуть! — а в меню ни одного из тех блюд, что я так любил «встарь и до нынешних времен»: соловьиный паштет с шафраном, торт из каштанов на мышином сале, заливной кабан с подсолнуховыми семечками, и ко всему этому — жбан доброго вина.
И герцог допил свой стакан, сопроводив это следующим замечанием:
— Что мне нравится в укропной настойке, так это то, что она ни с чем не рифмуется. Я имею в виду слово «укропная».
— Разве только взять ассонанс[68], — заметила Лали.
— Это недопустимо! — отрезал герцог.
— А вы еще и поэт? — спросил Сидролен.
— Гм… гм… — замялся герцог, — ну, мне случается иногда сляпать шансонетку…
— Вот это для меня новость! — воскликнул Пешедраль. Нарушив таким образом свое почтительное молчание, он тут же отлетел по параболе в другой конец кубрика, сшибая по пути стаканы. Пока он поднимался, охая и потирая ту часть тела, что расположена между ухом и затылком, герцог как ни в чем не бывало заканчивал фразу, обращенную к Сидролену: —…но, главное, я живописец. Как вы.
Потом он воскликнул:
— Послушайте, что мне пришло в голову: если мы так или иначе помешаем вашему писуну писать, то что же вы будете тогда замазывать? Ведь без такого дела вы почувствуете себя совсем неприкаянным.
— Я учту, — говорит Сидролен. — Я это учту.
— Ну ладно, жребий брошен, andiamo[69]! — как говорил Тимолео Тимолей. Пешедраль, ты осмелился перебить меня, но я тебя прощаю. Следуй за мной, и давай покажем месье Сидролену, на что мы способны. Чао! — как говорил все тот же Тимолео Тимолей.
И они выходят.
— Собираетесь их дожидаться? — спрашивает Лали.
— Так будет приличнее, — отвечает Сидролен.
Лали гасит сигарету, собирает карты в футляр и заворачивает его в зеленую скатерку. Потом встает и говорит:
— Что это за люди, хотела бы я знать.
Сидролен пожимает плечами. Потом отвечает:
— Это нас не касается.
Лали возражает:
— Ну, это не ответ. И потом, наоборот, это вас касается.
Сидролен говорит:
— Мне иногда чудится, будто я видел их во сне.
— Это ничего не проясняет.
— О, просто у меня такое ощущение.
— Вам лучше знать. Я — и сны… ничего общего!
На пороге Лали еще раз спрашивает:
— Значит, будете их ждать?
— Да, придется, — говорит Сидролен.
Лали выходит.
Сидролен разворачивает зеленую скатерку и достает карты. Он принимается раскладывать пасьянс.
Вновь появляется Лали.
— Ну а лошади? — спрашивает она.
— Что «лошади»?
— Странные истории творятся с этими лошадьми.
— Еще более странные, чем вы думаете, Лали. Одна из этих лошадей — говорящая. Я сам слышал, как она говорит.
— И что же она рассказывает?
— Она было выругалась, но я не стал задерживаться и дослушивать ее.
— А вы не во сне ли это увидели?
— О, в моих снах лошади говорят очень часто, и ничего странного в этом нет.
Лали опять садится. И говорит:
— Подожду-ка я вместе с вами.
Она берет карты и спрашивает:
— Сыграем?
— Неплохая мысль, — спокойно говорит Сидролен.
И они проиграли до самой зари.
XIX
На рассвете там, снаружи, поднялся гвалт.
— Застукали голубчика! — сказала Лали.
Сидролен ничего не ответил.
Гвалт усилился, к нему присоединились всевозможные ругательства, оскорблятельства и проклятельства.
— Большой шухер в лавочке! — констатировала Лали.
Гвалт приближался; наконец дверь распахнулась, какой-то человек влетел в нее и рухнул прямо на стол, очистив его от карт, скатерти, стаканов, бутылки и пепельницы. Зашвырнув свою жертву внутрь, герцог и Пешедраль заботливо и крепко заперли за собою дверь. Человек восстановил было вертикальное положение, но тут же должен был сесть, силою принужденный к тому обоими своими противниками.
— Вот так! — сказал довольный герцог. — Неплохая работенка?
— Я протестую! — завопил пойманный. — Это похищение! Это консьержнаппинг! Нет, консьержехищение! На помощь! На выручку! Это ошибка, ужасная ошибка! Я хотел застукать тех, кто пачкает вашу загородку, а эти типы навалились на меня! Может, они-то на ней и пишут!
— Ах ты, гнусный клеветник! — вскричал герцог и, размахнувшись, отвесил крикуну оплеуху.
— Караул! Позор! Рецидив! Оскорбление личности! Послушайте, месье, вы-то меня знаете!
Сидролен говорит герцогу и его конюшему приспешнику-виконту:
— Сядьте, пожалуйста, давайте послушаем объяснения этого господина, я его и в самом деле знаю.
Затем он обращается к консьержу, он же бывший сторож туристической турбазы для туристов:
— Месье, я и правда знаю вас в лицо, но мне неизвестно ваше имя.
— Луи-Антуан-Бенуа-Альбер-Леопольд-Антуан-Нестор-Шарль-Эмиль Ла-Баланс.
— Длинновато, — замечает Сидролен.
— А почему у вас там два Антуана? — спрашивает герцог.
— Один раз в честь отца, второй — в честь деда. Что касается длины, то обычно всё это сокращается до Ла-Баланс-бис.
— А еще покороче нельзя? — спрашивает Сидролен.
— Вообще-то меня зовут Лабаль.
— Так вот, месье Лабаль… — начинает Сидролен.
— Оставьте Лабаля в покое, так будет совсем коротко.
— Ну так вот, месье…
— А по какому праву вы меня допрашиваете, месье Сидролен?
— Дайте ему в ухо, — вполголоса советует герцог.
— Нет у меня никаких прав, — говорит Сидролен, — а вы имеете полное право не отвечать мне.
