— Не каждый день меня сравнивают с джазовым виртуозом! — Латиф слабо улыбнулся. Виолет промолчала. — Мисс Хеллер, зачем вы меня сюда пригласили?
— Я вас не приглашала! Я только попросила отвезти меня домой на этой вашей экомашине! — куда менее любезно ответила Виолет. — Хотела принять таблетку, может, даже стаканчик пропустить.
«Вот где разгадка! — подумал Латиф. — Вот чем объясняются резкие перепады настроения!»
— При мне вы ничего не принимали, — с подчеркнутой невозмутимостью проговорил Латиф. — Так варка кофе была лишь предлогом — на кухне вы глотали таблетки?
— Варка кофе была предлогом для варки кофе. — Виолет закрыла глаза. — Таблеточки я еще не выпила. Не успела…
— Что именно вы хотели выпить?
Виолет со вздохом откинулась на спинку стула, скрестила руки в запястьях и демонстративно вытянула.
— Колеса, транки, калики! Закройте меня в камере, детектив, и утопите ключ в океане!
— Мисс Хеллер, похоже, вы провели в джаз-клубах слишком много времени! — невольно усмехнулся Латиф. — Что еще за транки?
— Хотите половинку? Сами все поймете!
— Не возражаете, если я взгляну на пузырек? — смерив Виолет взглядом, спросил детектив.
— У вас есть ордер на обыск?
— Мисс Хеллер, я же не арест оформляю! Если вам лучше…
— Мне лучше показать вам другое. — Виолет поднялась, по-кошачьи, без единого лишнего движения скользнула по узкой гостиной и исчезла. Вскоре она вернулась с потрепанным фотоальбомом и, спрятав ладони между коленями, стала смотреть, как гость листает страницы. Ее дыхание было ровным и неестественно прохладным — Латифу казалось, он прижал ухо к сетчатой двери. От Виолет пахло немытыми волосами и сигаретами. — Не знаю, какая из фотографий Уилла у вас в досье. Если из «Нью-Йорк пост»…
— Это ваш сын?
— Конечно.
Фотографию делали в саду, а потом явно передержали в проявителе. В центре кадра — мальчик лет четырех, максимум пяти. Волосы бесцветные, руки вытянуты, словно он пытался схватиться за поручень в быстро движущемся поезде. В фотографии было что-то необычное, но что именно — Латиф понял не сразу. Лицо мальчика дышало не просто умом и даже не уверенностью, а неким знанием и проницательностью.
— Вы тоже заметили, — тихо сказала Виолет. — Заметили ведь?
Латиф кивнул.
— За сына мы опасались уже тогда и не только из-за его странного взгляда. Уилл и двигался, и разговаривал иначе, чем другие дети. Алекс решил: это — признак гениальности. — Виолет присела на диван. — Теперь кажется, мы оба догадывались, к чему все идет.
— Когда оглядываешься на прожитые годы, всегда так кажется.
— Правда?
— Разве у вас или вашего мужа был выбор?
— Это я и имела в виду, говоря, что вы чересчур деликатны для своей работы.
Латиф тщательно изучал фотографию и старался высмотреть побольше деталей. Лишь через несколько секунд он заметил на заднем плане девочку: постарше мальчишки, уже подросток, но если бы не это, легко сошла бы за его сестру-близнеца. В мальчишке красота еще не раскрылась, а девочка казалась настоящей феей. Нечеткая и эфемерная, она парила в левом верхнем углу снимка, точно хотела ускользнуть от фотографа, но не успела. Латиф даже вопрос задать боялся: бог знает, как прозвучит голос!
— Кто эта девочка? — наконец отважился он.
— А вы как думаете?
Конечно, конечно же, это она! От прежней решимости Латифа не осталось и следа. Он взглянул на Виолет, но она сидела слишком близко — лица не рассмотреть. Оно расплывалось, как у девочки на фотографии.
— Сколько лет вам было, когда вы приехали в Штаты? — Латиф ждал, что Виолет улыбнется, но она сдержалась.
— Двадцать один. Слишком мало, чтобы рассуждать здраво.
— Девочка на фотографии выглядит не старше четырнадцати.
— Я страшно комплексовала из-за девчоночьей внешности, — кивнула Виолет. — Казалось, меня втиснули в чужое тело.
— Ну, мисс Хеллер, это далеко не самое страшное!
Виолет нахмурилась.
— Алекс частенько заставал меня перед зеркалом: я корчила страшные рожи. Увы, дурная привычка передалась сыну. Уилл постоянно гримасничает.
Латиф заставил себя переключить внимание на альбом.
— Когда умер отец Уилла?
— В марте будет два года.
— Ясно… — буркнул Латиф, вспомнив короткий некролог в «Нью-Йорк таймс»: Александр Уитман умер от инфаркта в заштатном мотеле близ какого-то аэропорта, один-одинешенек, «скорая» приехала слишком поздно, и так далее, со всеми ужасными подробностями ужасной смерти. — Как раз когда состояние вашего сына резко ухудшилось.
— В то время Алекс нас уже не навещал. Ему своих проблем хватало, — проговорила Виолет. Со стороны казалось, речь идет о случайном попутчике, а не об отце ее единственного ребенка.
— Насколько я понимаю, разошлись, как в море корабли?
— Да, именно так и получилось. — Виолет хотела что-то добавить, но осеклась. — Смешное выражение, правда? При жизни Алекса я не до конца понимала его смысл. — Она забрала альбом у Латифа. — На самом деле мы не просто разошлись, а потеряли нечто очень важное — жизнь нашего сына, его будущее.
Наблюдая за Виолет, Латиф ощущал — сначала слабо, потом все сильнее и сильнее, — что напрочь утратил здравомыслие. Вскоре ощущение превратилось в осознание, но осознание пассивное. Он сидел на диване, безвольно позволяя вить из себя веревки. Виолет даже стараться особо не пришлось.
— Показать вам еще одну фотографию?
— Да, конечно.
Виолет положила альбом на колени и стала медленно, якобы смущенно листать, изображая любящую родительницу. «Никого она не изображает, — одернул себя Латиф. — Ты хочешь Виолет, но это еще не повод плохо о ней думать. Лучше сдайся на милость победительнице».
— Вот, Уилл в библиотеке, через пару месяцев после четырнадцатилетия, — объявила Виолет, разглаживая пластиковое гнездо.
Латиф посмотрел на фотографию. Та же аккуратная головка, теперь слишком красивая для мальчика, та же форма плеч, та же поза, так же аккуратно расчесанные волосы. И лицо, бледнеющее на фоне гранитной лестницы, вроде бы то же, только теперь в нем читалась не уверенность, а паника. Улыбка напоминала ширму у операционного стола.
Виолет чуть отстранилась и кашлянула в кулак.
— Через несколько дней после первого визита к Копеку я объяснила сыну, чем он болен. Уилл принялся читать все книги о шизофрении, которые мог достать. Либо он прочитал, что ухудшение наступает стремительно, либо сам почувствовал, но попросил освободить его от школы. Когда я принесла справку от Копека, он ею чуть ли не гордился. — Виолет снова кашлянула. — В принципе справка и не требовалась. В то время Уилл уже слышал голоса, разговаривал сам с собой, смеялся без причины — какая школа, если все симптомы налицо! Однако в библиотеке он сдерживался, особенно поначалу, и через месяц превратился в настоящего эксперта. Как-то раз, когда Уилл чувствовал себя почти нормально, я спросила, что же нам делать в такой ситуации. Помню, он по-взрослому снисходительно улыбнулся и взял меня за руку. «Дождемся конца, Виолет», — ответил он спокойно и терпеливо, точно это я болела и нуждалась в заботе. В какой-то мере так оно и было. «Что это значит, Уилл? Какого еще конца?» — переспросила я. «Моего, разумеется!» — Он похлопал меня по плечу, поцеловал в щеку и ушел к себе.
