Книга Дневник нарколога - Александр Крыласов

У Вани было простецкое, крепкое как тамбовская репка лицо, плотно сбитая фигура и заграбастые ручищи. Удержу Ванюша не знал ни в чем: ни в скупости, ни в щедрости, ни в упертости, ни в раздолбайстве, ни в женщинах, ни в горячительных напитках. Все, кто его знал, за глаза величали Ванькой-встанькой за умение упасть на ровном месте и выкарабкаться из самых безвыходных ситуаций. Первый раз Сан Саныч Бобрищев, поставленный руководить наркологическим диспансером, увидел его в конце восьмидесятых. Бывший главврач, уходящий на пенсию и передающий дела, представил изгвазданного в грязи парнягу, лежащего на полу прямо в ординаторской:

— Вот, Сашок, принимай наследство: двухэтажное здание, штат врачей, медсестер, санитарок и нашего самого колоритного пациента Ваню Егорычева.

— Кому Ваня, а кому Иван Тихонович, — донеслось с пола.

— Извини, Иван Тихонович, — улыбнулся новый главный врач, — может, мне тоже прилечь, чтобы наши глаза находились на одном уровне?

— Приляжь, — заплетающимся языком пригласил Егорычев.

— Нужно говорить «приляг», — поправил Сан Саныч.

— А мне по чесноку, — возразил Иван Тихонович и захрапел так, что отбойный молоток, долбящий за окном, стал практически неслышен.

— Ваня — классический пример нашего пациента, о котором великий философ Николай Бердяев сказал: «Широк русский человек. Не худо бы сузить», — пояснил экс-главный врач, собираясь на заслуженный отдых, — он тебе еще даст шороху.

И действительно, когда Егорычев был закодирован, он не пил, вгрызаясь в работу, как крот, но стоило сроку закончиться, устраивал такой закат Солнца вручную, что дрожали все окрестности. Он возникал на пороге диспансера то в золоте, то в крови, то с карманами, полными банкнот, то вшей, то в медвежьей шубе, то в лохмотьях, грязный и замерзший, как король Лир после своих закидонов. Если у него все было хорошо, Егорычев невыносимо хвастался и рисовался, давая понять окружающим, что они жалкие червяки, не умеющие жить. Если же у него все было плохо, он только клацал зубами и жалобно просил:

— Сан Саныч, закодируй меня в долг. На год.

— Давай на два, — предлагал Бобрищев.

— Нет, — тряс головой Ваня, — на год. Два года обсыхать — больно много. Не доживу.

— Ты не доживешь, если так гульбенить будешь! — гневался Сан Саныч. — Мне хирурги сказали, что тебя последний раз по кусочкам собирали. Следующего запоя тебе не пережить.

— На год, — упирался Ваныпа, — дальше, может, я и сам пить не буду.

— Ага, зарекалась свинья в грязь не лазить, — качал головой Бобрищев.

В начале девяностых Егорычев круто поднялся на торговле сыром и тут же навестил родной диспансер. Его было не узнать. На безымяный палец Ванятки была нанизана золотая шайба с розовым бриллиантом. На шее болталась золотая цепь толщиной со шланг, а рядом висела бабочка в черно-белый горошек. В зубах торчала сигара. Все эти буржуйские аксессуары сидели на Ване как стая колибри на турнепсе. Егорычев небрежным движением распахнул свой малиновый пиджак, и медики увидели обычный солдатский ремень с пряжкой в виде пятиконечной звезды.

— Понятно, в чем прикол? — хитро прищурился Ивашка.

— Нет, — покачали головами люди в белых халатах.

— Пряжка из чистого золота. Мне ювелир по индивидуальному заказу сделал, — приосанился Егорычев и тут же забеспокоился. — А что, не видно?

— Видно, видно, — закивали медсестры.

— То-то, — ухмыльнулся Ванюшка.

Широкая русская душа Егорычева все время плескала через край, как щи, оставленные без присмотра кипеть на плите. Слухи о его загулах передавались из уст в уста. То он напоил весь самолет по пути в Хабаровск, откуда был родом. То угостил весь поезд Москва — Сочи. Недоверчивые сомневались, может, все-таки вагон? Нет, отвечали знающие Ваню, именно, что весь поезд. То он заказал охоту на вертолете на десять человек, но сам так и не пострелял, проспав весь полет мертвецким сном. Пьяным он был необычайно щедр, трезвым несусветно скуп. В середине девяностых у него была уже целая сеть торговых палаток, и Егорычев повадился кодировать своих продавцов. Он подвозил их целыми пачками и сдавал наркологам из рук в руки, считая, что его работники должны быть трезвыми и усердными, как бельгийские лошади.

— Щедрый ты, Иван Тихонович. За двадцать продавцов заплатил, — охали довольные медсестры.

— Ага, щедрый, — ухмылялся Егорычев, — щаз. Я с них с первой же получки вдвойне вычту.

Ваня любил усесться перед больничным телефоном и отвечать на звонки.

— Наркология, — он ставил ударение на последний слог, сколько бы его ни поправляли.

Потом Иван внимательно слушал исповедь жены, или тещи, матери или сестры. Выслушав, срывался на крик:

— Кодировать его, подлеца! Не соглашается?! А в дыню! Хотите, я трех грузчиков пришлю? Какой у вас этаж? Пятый? Возьмем с вас как за транспортировку рояля. Что? У вас лифт есть. Хорошо, тогда как за погрузку холодильника. Машина? Есть, конечно, не беспокойтесь. Грузовая. На легковой хочет? Это будет стоить в два раза дороже. Ну что, высылать грузчиков?

На том конце провода изумлялись Ваниному напору и просили время подумать.

— И думать нечего, — наваливался на них всей тушей Егорычев, как медведь на кроликов, — я с вас с живых теперь не слезу, пока мы этого пьянчугу не зашаманим.

— Эх, Ваня, Ваня, — прятал улыбку в углах рта Сан Саныч, — работал бы ты у нас, мы бы все уже на «ленд-роверах» ездили.

Все подчиненные Вани ждали как ворон крови, когда же он запьет, и под любым предлогом пытались всучить ему рюмку с водкой. Однако Иван Тихонович посылал их подальше и нещадно увольнял таких доброхотов. Когда же Егорычев запивал, то все его работники принимались не щадя живота своего воровать и тырить. Из торговых палаток выносилось все, вплоть до лампочки под потолком и плакатов с голыми бабами. А самый честный Ванин торговец решил умыкнуть и саму палатку, но, грузя ее на КамАЗ, не рассчитал своих возможностей и заработал себе паховую грыжу. Потом он даже хотел подать на Егорычева в Европейский суд в Гааге и требовал денежную компенсацию за рабский труд и несоблюдение правил техники безопасности. За два месяца ударной работы несунов и грабителей на месте Ваниной империи оставались только выбеленные солнцем руины, да тлело пепелище в прямом и переносном смысле: часто варвары подпускали красного петуха, чтобы окончательно замести следы.

— Как же ты поднимаешься-то? С самого-то дна? Объясни, Вань? — приставал Сан Саныч.