В межполовых контактах придурок остается придурком. Знания о женщинах он черпает из литературы. Создает себе бестелесный идеал, прости, Господи, и ждет в гости Джузеппе Калиостро для материализации чувственных идей. При этом ни малейшего сомнения, что идеала достоин. Обидчивые придурки вообще не женятся или женятся однажды, скандально разводятся и потом до гроба ненавидят бывшую жену. Придурки безобидные обычно достаются крутым матронам с тремя взрослыми детьми от предыдущих браков. Она получает его квартиру, он — готовую семью. Четверо «за» при одном воздержавшемся. (Воздержавшийся просто не знал, что лишен права голоса).
Придурок назойливо и цинично говорит о сексе. Ему надо подтвердить ту силу, которой нет.
Наутро после секса у придурка болит голова.
Обидчивый придурок стесняется собственных сексуальных потребностей и не любит женщин за то, что они помогают ему их удовлетворять. Этот тип напоминает лакея Яшу из «Вишневого сада» («если девушка кого любит, то она, значит, безнравственная»), и мне всегда чудится, что от таких мужиков курицей пахнет.
При этом они страшно ревнивы.
Придурок безобидный, напротив, души не чает в той единственной (как правило) даме, которая, так и быть, согласилась ложиться с ним в постель. Из благодарности он целует ее на улице, на эскалаторе, в магазине, в подъезде, в лифте, на работе… — и она вечно ходит обслюнявленная.
Я понимаю, что по плотности слова «придурок» данный текст тянет на обвинение в шовинизме, но послушайте, какой восхитительный раскат: «Пр-р-ри-д-д-дурок!» Как много в этом слове для сердца женского слилось…
Кстати, что касается шовинизма. Преимущественно придурки бывают мужского пола, но встречаются среди них и женщины. Симптомы те же: словесная диарея, пожирание чужого времени в чудовищном объеме, навязчивые рассказы о мужьях, детях, собаках и прочих родственниках до десятого колена… «Придурка» безосновательно кокетничает, задает много вопросов и тоже любит вступать в возмущенную переписку с газетами. Однако в чисто мужском придурочном мире у «придурки» нет никаких шансов. Ее оттерли к обочине.
Всякого настоящего придурка возбуждают умные женщины. И всякая умная женщина хоть раз в жизни западает на придурка. Мой первый придурок обязательно должен стать последним. Иначе третье место на конкурсе придурков мне обеспечено. Почему третье? Да потому что…
ФАРШ НЕВОЗМОЖНО ПРОВЕРНУТЬ НАЗАД
Один чрезвычайно умный парень сказал мне когда-то: «Ежедневная потребность в еде меня унижает. Я хочу быть свободным, гордым, принципиальным. Хочу ни от чего не зависеть. Но я должен питаться три раза в день, и мой дух против этого бессилен. У кого есть желудок — тот раб».
Такова крайняя форма физиологического бунта. В меньшей степени мы все испытываем нечто подобное.
Если честно, кроме еды мне необходимо очень много разных вещей. И зачастую они нужны мне куда больше, чем еда, которой я стараюсь по возможности не злоупотреблять. Я хочу очередные серьги, и очередной костюмчик, и новый автомобиль, и тэ дэ и тэ пэ. Моим потребностям нет конца, как не было начала. Во всяком случае, я его не помню. И все-таки пища, хлеб наш насущный, стоит особняком в этом списке. Потому что пока мы едим, еда пожирает наше время.
Когда мы были детьми, наши бабушки и дедушки горбатились на грядках с клубникой, отцы таскали сумки, а мамы не отходили от плиты, чтобы мы были сыты и здоровы. Дети выросли и не спешат повторять подвиг былых поколений. Среди ровесниц моей мамы я знаю много женщин, любящих и умеющих готовить. Среди своих ровесниц — ни одной. В наших квартирах пахнет не пирогами и котлетами, а освежителями воздуха.
Мне тридцать два, но готовить я научилась совсем недавно — и как раз ради того мужчины, который абсолютно на этом не настаивал. В предыдущей жизни я всячески отлынивала от своей почетной женской обязанности. Серьезные партнеры (думаю, преимущественно в воспитательных целях) позволяли мне настрогать салат, держа наготове йод и пластырь. Однако картофельный нож отнимался категорически — мой старательно начищенный горох пробуждал в мужчинах непонятное плебейское скупердяйство. Они готовы были оставить несколько сотен баксов в ресторане, но оплакивали килограмм картошки, из которого путем усушки, утруски и очистки получалось полкило. Или граммов четыреста. Какая мелочность…
Наиболее тонкий бой-френд вообще отодвинул мою руку, когда я потянулась к сыру и колбасе в благородном порыве сделать нам бутерброды. «Я сам, — сказал он мягко. — Для тебя ведь это экзотика…»
В итоге я все-таки научилась готовить, причем именно экзотику, и, как говорят знатоки, не хило, но мне никогда не приходилось заниматься этим из года в год, изо дня в день. Я не могу даже представить вереницу обедов и ужинов, уходящих за горизонт. А жить когда? Когда работать, гулять, читать книжки, заниматься спортом? Любовью заниматься, наконец?! Если бы меня приговорили к плите, то остроту моего страдания не затмил бы перец чили, горечь сожалений составила конкуренцию луку, а от моей кислой физиономии покончил бы самоубийством лимон…
Ни один вид домашнего труда не сравним с готовкой по гигантским трудозатратам и нижайшему КПД. Квартира стоит убранной несколько дней. Постельного белья (постиранного, между прочим, автоматом) хватает на неделю. Наглаженные брючки я могу носить и носить, забыв про утюг, ибо претензии к дамским стрелкам значительно ниже, чем к мужским. А еда готовится неприлично долго, зато истребляется неприлично быстро.
Каков результат многочасового бдения на кухне? Разве горы еды? Нет — горы грязной посуды.
Если вдуматься, люди уделяют пище и ритуалам ее приема совершенно неадекватное внимание. Банкеты, фуршеты, пикники, барбекю, деловые ланчи, семейные обеды, торжественные ужины, файф-с-клоки, пиво после работы, блины у тещи, утренний хаш… Мне рассказывали, что в Тбилиси был знаменитый тамада, который ровно к шести ноль-ноль отправлялся в духан на собрание друзей-«хашистов». Когда соседи, выглядывая из-за забора, спрашивали: «Куда ты идешь, Давид?» — он отвечал: «Радио дома сломалось, иду слушать гимн Советского Союза». В этом анекдоте есть особый смысл, ибо, иронично перемигиваясь и прекрасно понимая друг друга, люди как бы говорили: никакие гимны, никакой строй, никакая политика не стоят хаша и не одолеют хаш. В переводе на русский — Васька слушает да ест.
Когда мы голодны, еда — это сплошная радость. Когда сыты — сплошное расстройство. Не обязательно желудка, но почти всегда совести. Мы все время едим и все время худеем, и нет для нас никакого исхода. Итог жизни: как мало пройдено дорог, как много съедено сосисок. Кто научится не есть, тот, видимо, станет богом.
В советские времена продуктов было мало или совсем не было, их доставали, за ними давились в очередях, про них постоянно говорили. Теперь продуктов полно, но аппетит не снижается. Мы ходим в рестораны, хотя знаем, что на деньги, убуханные в один вечер, могли бы спокойно питаться целый месяц. В наших квартирах как минимум два туго набитых холодильника и отдельно — морозильник, где можно до следующего ледникового периода сохранить мамонтенка Диму.
