Доктор подходит к ним.
— Будьте любезны, оставьте нас наедине.
Прочие обитатели вагона, удивленно бормоча, расходятся и перебираются в дальний конец вагона, откуда наблюдают за нами, вытягивая шеи.
Доктор подходит к Верблюду и устраивается на корточках рядом с ним. Я невольно замечаю, что он старается не касаться коленями пола, чтобы не запачкать брюки.
Почти сразу же он встает и говорит:
— Ямайский имбирный паралич. Вне всяких сомнений.
Я втягиваю воздух сквозь сжатые зубы.
— Что? Что это такое? — хрипит Верблюд.
— Он у вас из-за того, что вы пили ямайский имбирный экстракт, — последние три слова доктор нарочито подчеркивает. — Иначе говоря, джейк.
— Но… Как? Почему? — Верблюд в отчаянии глядит доктору прямо в лицо. — Не понимаю. Я же всю жизнь его пью.
— Да-да. Не сомневаюсь.
Во мне вскипает ярость. Я подхожу к врачу.
— Мне кажется, вы не ответили на вопрос, — говорю я как можно более спокойно.
Обернувшись, врач смотрит на меня сквозь пенсне. Чуть помедлив, он отвечает:
— Причина паралича — крезол, которой использовал производитель.
— Боже праведный, — выдыхаю я.
— Именно.
— Зачем они его добавляли?
— Хотели обойти законодательство, согласно которому ямайский имбирный экстракт следует делать горьким, — повернувшись к Верблюду, он повышает голос. — Чтобы его не использовали в качестве спиртного напитка.
— Это пройдет? — голос Верблюда дрожит от страха.
— Нет. Боюсь, что нет.
У стоящих за моей спиной перехватывает дыхание. К нам подходит Грейди и касается плечом моего плеча.
— Постойте-ка. Вы хотите сказать, что никак не сможете ему помочь?
Врач выпрямляется и засовывает большие пальцы в жилетные карманы.
— Кто, я? Никак. То есть абсолютно.
Он становится похож на мопса, как если бы пытался зажать ноздри одними лишь мышцами лица. Подхватив свой чемоданчик, он направляется к двери.
— Эй, а ну не спешите, — окликает его Грейди. — Если вы ничего не можете сделать, то к кому нам обратиться?
Доктор отвечает, обращаясь в основном ко мне — должно быть, потому, что я платил.
— Найдется, знаете ли, масса людей, которые возьмут у вас деньги и взамен предложат лечение — скажем, масляные ванночки или электрошок, но толку не будет, уж поверьте. Со временем кое-что восстановится, но лишь самая малость, да и то в лучшем случае. Прежде всего, ему не следовало пить. Это, знаете ли, нарушение федерального закона.
Я теряю дар речи. Рот-то у меня, может, и открыт, но что тут скажешь?
— Ну что, всё? — спрашивает он.
— Простите?
— Вам… от… меня… еще… что-нибудь… нужно? — повторяет он мне чуть ли не по слогам, как слабоумному.
— Нет, — отвечаю я.
— Тогда позвольте откланяться, — он поднимает шляпу, осторожно ступает на сходни и спускается. Пройдя с дюжину ярдов, он ставит чемоданчик на землю, вытаскивает из кармана носовой платок и тщательно, палец за пальцем, вытирает руки. Подхватив чемоданчик, выпячивает грудь и уходит, разбив последние надежды Верблюда и унося в кармане часы моего отца.
Когда я возвращаюсь, Граф, Грейди и Билл стоят вокруг Верблюда на коленях. По лицу старика струятся слезы.
— Уолтер, мне нужно с тобой поговорить, — выпаливаю я, ворвавшись в козлиный загончик.
Дамка поднимает голову, видит, что это я, и вновь кладет морду на лапы.
Уолтер откладывает книгу в сторону.
— В чем дело?
— Хочу тебя кое о чем попросить.
— Ну, не тяни, в чем дело?
— У моего друга беда.
— Это парень, у которого паралич?
Ответить получается у меня не сразу.
— Да.
Я пытаюсь присесть на постель, но мне слишком не по себе.
— Ну, говори, не тяни резину, — торопит меня Уолтер.
— Я хочу привести его сюда.
— Что?
— Иначе его сбросят с поезда. Прошлой ночью друзья прятали его за рулоном брезента.
Уолтер смотрит на меня в ужасе.
— Скажи, ты ведь шутишь, правда?
— Послушай, я помню, как тебя трясло, когда меня сюда подселили. И знаю, что он рабочий и все такое, но он старик, и ему плохо, и нужна помощь.
— И что же мы с ним будем делать?
— Держать подальше от Черныша.
— И долго? Всю жизнь?
Я оседаю на край постели. Конечно же, он прав. Мы не можем прятать Верблюда бесконечно.
— Вот черт! — говорю я и хлопаю себя ладонью по лбу. И снова хлопаю, и снова.
— Эй, прекрати! — вмешивается Уолтер. Он садится и закрывает книгу. — Я ведь не просто так спрашивал. Что мы с ним будем делать?
— Не знаю.
— А семья у него есть?
Я резко поднимаю на него глаза.
— Как-то раз он упоминал о сыне.
— Ну, хоть что-то. А ты знаешь, где у него сын?
— Нет. Как я понял, они не общаются.
Уолтер разглядывает меня, барабаня пальцами по ноге. Помолчав с полминуты, он наконец говорит:
— Ладно. Приводи. Только чтобы вас никто не видел, а то всем нам тут всыплют по первое число.
Я буквально столбенею от неожиданности.
— В чем дело? — спрашивает он, сгоняя со лба муху.
— Ни в чем. То есть нет, я хотел сказать спасибо. Большое-пребольшое.
— Послушай, у меня же есть сердце, — говорит Уолтер, откидываясь на раскладушке и вновь принимаясь за книгу. — В отличие от некоторых наших знакомых, к которым мы так привязаны.
Мы с Уолтером отдыхаем между дневным и вечерним представлением, как вдруг в дверь к нам тихонько случат.
Он вскакивает на ноги, опрокидывает деревянный ящик и, чертыхаясь, ловит керосиновую лампу, которая чуть не упала на пол. Я подхожу к двери и беспокойно оглядываюсь на сундуки, уложенные встык вдоль дальней стены.
Уолтер водружает лампу на место и едва заметно кивает.
Я открываю.
— Марлена! — от изумления я распахиваю дверь куда больше, чем собирался. — Чего это вы? То есть я хочу сказать, у вас все в порядке? Может, присядете?
— Нет, — отвечает она. Нас разделяют буквально несколько дюймов. — У меня все в порядке. Но мне нужно с тобой переговорить. Ты один?
— Нет. Ну, не совсем, — я оглядываюсь на Уолтера, который отчаянно мотает головой и размахивает руками.
