Она всегда плачет.
«Заткнись!» — послышался голос Хофманна.
Расслабься и получи удовольствие.
Правой рукой Шейла выключила ночники; несколько желтых струек просочились сверху и разлиновали ее тело — в «клетку». Она провела рукой по щеке.
— Мне все опостылело, — отчетливо прозвучал Луизин голос. — Это из-за тебя.
— Да что ты говоришь!
У самого изголовья раздался другой шепот:
— Ой, где здесь свет-то? Ради всего святого. Шейла, ты здесь?
Она резко села в постели.
— Привет. Это я.
Перед Шейлой стоял Хэммерсли, высокий, прямоугольный. С развязанным галстуком.
— На ночь надо запираться, Шейл, — пожурил он, поддергивая брюки. — Мало ли какой маньяк заявится. — И некстати осведомился: — Как поживаешь?
У Шейлы слова не шли с языка. Она беспомощно озиралась по сторонам.
А Хэммерсли уже чувствовал себя как долга.
— Номер — в точности как мой. Такое же зеркало, и ванная комната тоже.
— А который, собственно, час? — прошептала Шейла.
— Какая разница, — отмахнулся он. — Живи опасно. — Гость плюхнулся на край постели. — Я вчера прилетел.
— Я уже засыпала. Что тебе надо? За столом кто-то упомянул, что тебя видел.
— Я приехал за тобой, Шейл. Слово чести. По всему миру за тобой гоняюсь.
Шейла потрясенно глядела на него.
— Да ты вся горишь! Открой окно.
— Я ужас какая взлохмаченная, — с трудом выговорила она, снова смутившись.
Движения ее сделались неуклюжими — или это только казалось? — а тело, напротив, обмякло и расслабилось. Надо скорее задать ему какой-нибудь вопрос, отпустить замечание, все, что угодно. Она попыталась сосредоточиться.
— Сними очки, — тихо попросил он. — Не то чтобы они тебе не шли. На самом деле, наоборот. Точно говорю.
Тогда зачем он придвигается? Что задумал? Лицо его было совсем близко. Он выпил лишнего, его костюм пропах табачным дымом, но говорил он уверенно, настойчиво, не спуская с нее глаз.
Не успела она оглянуться, как с нее медленно, неспешно сняли пижамную рубашку («Прям как мужская», — выдохнул он). Шейла вздрогнула, ощутив прикосновение его ладоней, шершавых и грубых, мельком заметила в зеркале свое отражение — глаза и рот; и едва не вскрикнула, когда Хэммерсли легким рывком высвободил ее руки из рукавов. «Ну вот, так…» — хрипло выдохнул он. Груди ее призывно приподнялись. В зеркале Шейла различала его плечо и затылок. Она задышала через рот — тяжело, с усилием; и тут краем глаза увидела, как распахнулась дверь — и комнату заполнил голос Гэрри Атласа.
— На огонек забрел. Есть кто дома-то? Эй…
Хэммерсли встал и откашлялся.
— Ого-о-о-о! Да чтоб мне провалиться! — Атлас, похоже, себя не помнил от удивления. — Прошу прощения! Я вас оставлю!
Он отвернулся от Хэммерсли — и, вздернув подбородок, воззрился на Шейлу. Шейла, лицом к стене, еле уловимо покачивала головой.
Атлас улыбнулся Хэммерсли этак небрежно:
— Ну, ты, старик, не промах!
И зашевелил губами, не произнося более ни слова.
— А как же твои тореадоры? — полюбопытствовал Хэммерсли, прикуривая.
— Да они все на каком-то непонятном языке трепались — сплошь тарабарщина! И текилой ужрались до полной несознанки. Вот я и подумал: навешу-ка добрую старую подругу, нашу Шейлочку. Прихожу — и что же я вижу? Тебя! Вот, значит, почему ты улизнул пораньше? Ушлый ты шельмец, как я погляжу! Думаешь, бабы только о тебе и мечтают?
— Минуточку, — возразил Хэммерсли.
Но Атлас, пошатываясь, уже повернулся к Шейле.
— Он тебе здесь зачем-нибудь нужен? Если нет, так ты только скажи…
— Минутку! — Хэммерсли протестующее поднял руку.
— Слышь, ты вообще не с нами, ты не из нашей компании. Мы — группа. Ясно? Наглец ты, вот ты кто.
Атлас шагнул вперед.
— Ш-ш. Перестаньте!
Они обернулись к Шейле. Голова у нее шла кругом.
— Уходите, пожалуйста. Оба.
Шейла ушла в ванную комнату и затворила дверь.
Хэммерсли и Гэрри Атлас остались стоять на месте, пепеля друг друга взглядами.
— Ммм… — Хэммерсли обеспокоенно нахмурился.
— Ты в дерьме, парень, — небрежно обронил Гэрри. — Пойман с поличным. Как там дома женушка? Детки в порядке? Ну, удачи на следующий раз.
— Да хрен ты с ушами! Чего ты вообще сюда приперся?
Атлас дернул головой в сторону ванной.
— Знаю, знаю, она ничего себе. Не такая зануда, как выглядит. А тебе как, свезло?
Хэммерсли скромно пожал плечами.
— Да ладно, выкладывай!
В обоих карманах у Атласа торчало по банке «Хайнекена».
— Эй, чуть не забыл!
Он вскрыл жестянки, забрызгав зеркало. Пододвинул стул, задрал ноги. Хэммерсли присел на кровать. Они чокнулись банками.
— Удачи на будущее!
Атлас громко заржал.
— Ну, ты ублюдок.
Гэрри коротко рыгнул.
— Шейл, — он крутнулся на стуле, — пивка хочешь? Ты давай выходи.
— Мы не кусаемся. — Хэммерсли подмигнул Гэрри.
Никакого ответа.
— Выйдет, — предсказал Гэрри. — Шейла — девчонка что надо. Просто застенчивая малость.
Путешествия расширяют кругозор. Дальше по коридору Гвен Кэддок шевелила губами: ей снился здоровенный круглый диск, испещренный зарубками, иероглифами и изображениями молодых побегов, — изобретение какого-то местного жреца-майя; это приспособление позволяло восстановить в памяти события за последние триста лет (неурожаи? свадьбы? моровые поветрия?). В номере 219 страдающий бессонницей полуночник вздохнул и разочарованно закрыл Бертонову «Анатомию меланхолии».
Музей привлекает типажи вроде миссионеров либо Старых Мореходов,[86]ослепленных собственным рвением. «Да, но… но…» — вмешивается гид; у него нет времени дослушивать очередного болтуна. А те не отступаются, стоят на своем: взгляд — повлажневший, хватка — крепче щипцов, красноречие — под стать философам-перипатетикам. Иные, как ни странно, достигают желаемого эффекта, изображая скуку, и тем самым повышают статусность искомого объекта. «Некогда он украшал, — излагает всезнайка со скучающим видом, — гробницу такого-то…»
