– Гном, трус ты и говна кусок, – как в кино, так же пошло, но в то же время хорошо получилось, эффектно.
Но он ничего не ответил. У меня стало легче на душе, я вышел из здания районного военкомата и направился к автобусной остановке. Иногда думаю, что я один из тех психов, которые ненароком могут сломать шею непослушному ребенку, тряся его за плечо. Или я мог бы догнать человека, наступившего случайно мне на ногу, и толкнуть его под автобус. Нужно быть спокойней.
* * *
Хирург оказался здоровенным мужиком с одышкой. Он осмотрел мои стопы, прощупал мне позвоночник и сказал:
– Не пойдешь в армию.
И выписал мне направления на рентген. Это заняло два дня, я съездил облучиться в сельской больнице, снимки проявили, я забрал снимки и опять явился к хирургу. Теперь я всегда играл по правилам, спрашивал, кто последний.
Однако оказалось, что мои ноги и спина плохи, но не достаточно, чтобы я был негоден. Хирург закончил уже со мной, написал категорию «А», но тут я вспомнил еще об одном козыре. У меня в паху появлялся странный бугорок иногда, если я напрягался. Я подозревал, что это грыжа, но этот бугорок никогда мне не мешал, я жил с ним лет, наверное, с одиннадцати. И всегда забывал справиться у врачей, что это такое. Нет, в детстве я это никому не показывал, потому что думал, что это из-за онанизма, и, считая себя чуть ли не изобретателем этого низкого занятия, скрывал наличие бугорка из соображений конспирации. А потом просто привык к этому бугорку и перестал обращать на него внимание, почти даже не вспоминал о нем, а просто машинально заталкивал обратно.
– Посмотрите, я совсем забыл. У меня, видимо, грыжа или что-то в этом роде.
Я напряг руки, живот и зад и показал, как у меня вздувается этот бугорок. Хирург на меня, как на идиота, посмотрел.
– Грыжа, конечно, – говорит. – И давно это у тебя?
– Лет, наверное, с одиннадцати или немного раньше. – Я пожал плечами.
– А сейчас тебе сколько?
– Восемнадцать.
Хирург с воинским званием произвел у себя в уме необходимые подсчеты, вычел одиннадцать из восемнадцати, я полагаю, и сказал:
– Это же не шутки. Ее может защемить. Даже умереть от этого можно.
А потом для убедительности, чтобы я действительно понял, что это не шутки, добавил:
– Или не сможешь больше… – ну, понятно, чего не смогу. Только это он уже от себя сочинил, думаю. Но на всякий случай я согласился на операцию, это давало лишний месяц отсрочки.
Я взял направление и пошел, заодно мне удалось прихватить само свое личное дело, чтобы почитать его дома на досуге. Просто взял его под мышку, когда уходил из военкомата. Наверное, за такие дела могут дать условный срок или пятизначный штраф. Я придумал одну лазейку. Выкинуть все эти снимки, на которых отражена моя годность, выкинуть прилагающуюся бумагу (хирург просто вложил ее, даже не вклеил), сказать, что, «видимо, утеряны». И когда меня повторно направят на рентген, попросить своего сводного брата, порядочного семьянина и работника бензоколонки, чтобы он сфотографировался вместо меня. У него нога плоская, как парта, и давно уже не актуальна проблема военкомата в его жизни. Ладно.
Теперь что касается грыжи. Меня раньше никогда не оперировали. В больницу я взял с собой распечатку «Истории одной смерти, о которой знали заранее» Маркеса (прочел эту повесть, пока еще ехал в автобусе) и «Избранное» Хемингуэя. В избранном не было моего любимого на тот момент хемингуэевского романа «Прощай, оружие!», зато была речь «Писатель и война», – я прочел ее и не понял, зачем ее поставили в сборник; потом перечитал «И восходит солнце» вечером перед операцией. Полуглухой дед (тоже паховая грыжа), который лежал со мной в палате, спал, поэтому я читал на диванчике в больничном коридоре. Дочитал уже после двенадцати, закрыл книгу. Я сочувствовал главному герою. И боялся, что врачи случайно отрежут мне хрен.
Был такой случай у меня в детстве. Мы прыгали с горки в сугроб. Залазишь на металлическую горку (она стояла у нас во дворе начальной школы), только не скатываешься вниз, а разворачиваешься и прыгаешь в сугроб. И вот подошла моя очередь. Я смотрю и вижу: из-под снега торчит заборчик. Думаю, только бы на него не попасть, а то можно спину сломать. Сиганул, и прямо на него спиной. Я умудрился отклониться на метр от траектории, чтобы упасть на этот долбаный забор. Я лежал на снегу и колючих досках забора и плакал, потому что было очень больно и очень обидно. Один из тех случаев, когда срабатывает закон Мерфи.
Я дочитал Хемингуэя в больничном коридоре, и на этот раз книга значила для меня больше. Это была пророческая книга. Я понял, что могу снова упасть на забор.
Еще вспомнил, как одному моему приятелю делали операцию в детстве. Что-то с мочевым пузырем у него было. И случайно порезали пенис, он показывал – у него шрам. Говорит, что ничего, работает, девушке его даже нравится, но если бы перестал работать? Что делать, если у тебя не останется секса? Что я буду делать? Писать книги? Зачем тебе писать книги, если у тебя не работает хрен? Что это будут за книги? Мемуары человека без члена? Воспоминания о тех славных временах, когда я работал грузчиком с грыжей, но зато с работающей штуковиной?
– Проснись, парень. – Утром меня растолкала женщина. Она прямо в палату закатила эти носилки с колесиками, как там они называются? Не знаю, есть ли у них вообще название. Она еще сказала:
– Раздевайся.
На мне и так были только трусы, поэтому я спросил:
– Совсем?
– Нужно голым.
Я снял трусы, залез на шаткую конструкцию, накрылся простыней и поехал в операционную, боясь упасть.
– Как дела? – спросил у меня мой врач, человек с такими же венистыми руками, как у меня. Я негромко сказал ему, чтобы женщина-помощница не услышала:
– Я забыл посрать.
– Ничего страшного, – сказал он. И бровью не повел. И начал все приготовления.
– А наркоз это не выявит?
Врач беззаботно махнул рукой и велел мне перебираться на операционный стол. Руки, ноги мне связали. А потом женщина приставила маску к лицу. Мне показалось, что я задыхаюсь. Я всегда боялся умереть от удушья, вообще я перепугался, как разума лишился, стал мотать головой и материть их. Тогда врач схватил мою голову, а его помощница привинтила какой-то ужасный металлический удерживатель, так что я уже не мог повернуться. И произошла маленькая смерть. А через секунду я уже проснулся и увидел бабушку. Я сказал ей одно матерное слово, потому что моя душа еще не покинула операционную и боролась с обидчиками, пытающимися задушить меня. Слава богу, бабушка не поняла посыла. Потом до меня дошло, что уже меня не душат и что операция прошла. Я потрогал сразу свою задницу, чтобы убедиться в том, что я не опростался. Потом потрогал член, чтобы убедиться в том, что его случайно не отрезали, а потом уже поздоровался с бабушкой. Она мне привезла поесть, но есть я пока не стал. Потому что напрягаться я теперь не мог, и на горизонте уже маячил мой самый первый в жизни запор. Однако вечером есть захотелось, и я все умял.
