— Сенечка, не волнуйся, только не волнуйся, это доктор Романов, Вадим Романович, ты должен его помнить...
— Где уж мне упомнить всех твоих бесчисленных знакомых! — выпустил муж очередную порцию яда.
Вадим окинул его взглядом, полным ярости и презрения, и гаркнул, забыв уже о всякой корректности:
— Ты, пустое место! Если будешь так обращаться с женой, мне придется ее госпитализировать всерьез и надолго. И тогда ты должен будешь сам заботиться о самом себе и своих великовозрастных оболтусах. Она при своем состоянии здоровья не может вечно кормить толпу здоровенных мужиков!
— Я не виноват, что такую страну развалили! — истерично взвизгнул муж, явно переходя в глухую оборону. — Я не виноват, что никому больше не нужны настоящие высококвалифицированные специалисты, что промышленность и наука в упадке!
— Работать не хочешь и не умеешь! — развивал наступление Вадим. — А все у тебя виноваты. Страну, видите ли, развалили — поэтому ты не хочешь палец о палец ударить, чтобы обеспечить собственную семью. За работу нужно держаться, делать любое дело, и делать его хорошо, а не искать виноватых!
— Я требую уважения в собственном доме! — верещал муж.
— А ты чем-нибудь заслужил это уважение? — рычал на него Вадим, как лев.
Я с восхищением наблюдала за ним: так смять этого законченного хама — это было непросто и внушало почтение. Не знаю, право, поможет ли это его больной жене с ее сердцем, ведь даже мне, человеку, далекому от медицины, известно, что таких больных нельзя волновать.
Елена Вячеславовна во время скандала молчала, но на лице у нее отражалось страдание. Правда, есть такие люди, на лицах которых вечно отражается страдание. Это свое страдание они просто обожают! Их хлебом не корми, а только дай немножко пострадать!
Как в романах Достоевского: героиня все время страдает, все ее обижают и мучают, но среди всех обязательно находится один, благородный, который возится с ней, причем совершенно бескорыстно, а она принимает его помощь как должное, и вот с ним-то и ведет себя по-хамски, вместо того чтобы одернуть тех, кто оскорбляет и мучает ее.
В лице Елены Вячеславовны явно было что-то «достоевское» — бледное и изможденное, оно годилось для «Преступления и наказания» или, допустим, для «Идиота».
Я тут же устыдилась своих мыслей: Вадим — врач, и уж он-то точно знает о состоянии ее сердца. Не стал бы он носиться с ней, если бы его пациентка действительно не была серьезно больна. Но, как говорится, «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Если она действительно больна, то почему не думает о своем сердце? Кто бы помог ей сегодня, если бы не подвернулся Вадим?
А Вадим перевел взгляд на жавшихся к стенке сыновей и переключился на них:
— И вы должны беречь свою мать, если не хотите потерять ее!
Мне внезапно все надоело, надоела патетика, звучащая в голосе Вадима, надоел сам скандал, бессмысленный и глупый.
— Всего хорошего, — скороговоркой пробормотала я, хватая Вадима за руку, — нам уже пора. Елена Вячеславовна, мы вам позвоним, и вы тоже звоните, если что, телефон Вадима у вас есть.
Дверь за нами захлопнулась, и Вадим, недовольно сопя, стал спускаться по лестнице.
— Извини, что прервала вашу беседу, — ехидно сказала я, — но у нас мало времени, а с этим типом ты мог бы ругаться сколь угодно долго без всякого положительного результата.
— Я, конечно, вышел из себя, но он кого угодно достанет! Самый натуральный козел! Ты же его видела! — кипятился Вадим, заводя машину и трогаясь с места.
— Все равно посторонний человек не может повлиять на отношения в семье.
— Может быть, ты и права, — Вадим скосил на меня глаза.
Меня всегда очень нервирует, когда человек за рулем отвлекается от дороги, особенно если я нахожусь в машине. Я не преминула сообщить об этом Вадиму.
— Не беспокойся, — ответил он, — я уже пятнадцать лет за рулем, и ни одной аварии.
— Постучи по дереву, — посоветовала я, — а то сглазишь.
Словно в ответ на мои слова, впереди по курсу появился дорожный инспектор и сделал Вадиму знак остановиться.
— Вот видишь, — язвительно заметила я, — сглазил.
— Все равно здесь нет ничего деревянного, — оглядел он салон машины, — разве что по лбу себя постучать.
Инспектор подошел к машине и представился:
— Сержант Французов. Ваши документы, пожалуйста.
Вадим полез в карман за бумажником и протянул милиционеру права и все остальные бумаги. Сержант внимательно перебрал их и вежливо осведомился:
— А почему на лобовом стекле нет талона техосмотра?
— Падает все время, — Вадим протянул руку и достал талон, свалившийся со своего законного места, — все равно ведь у вас в компьютере все данные отмечены...
— Положено, чтобы талон техосмотра всегда был на виду. Закрепите его чем-нибудь, — посоветовал сержант и приложил руку к козырьку фуражки, — можете ехать.
— Каких только фамилий не попадается! — сказал Вадим, отъехав на приличное расстояние от поста. — Надо же — сержант Французов! Отличное сочетание!
— Кстати, — вспомнила я, — у тебя нет какого-нибудь знакомого, который понимает по-французски?
— А что? — Вадим снова повернулся ко мне.
— Да письмо одно нужно перевести, — я не стала сейчас вдаваться в подробности, но после встречи с Еленой Вячеславовной и визита в квартиру ее тети Лиды злополучное французское письмо почему-то все не шло у меня из головы.
— Я сам проходил французский язык в институте, — скромно сообщил Вадим.
Я вспомнила, как в свое время «проходила» английский в школе и в институте и как мало от этих занятий осталось в памяти, и покачала головой с некоторым сомнением. С другой стороны, Вадим — человек упорный и трудолюбивый до занудства, может быть, он больше вынес из своих институтских занятий...
Я полезла в сумочку и, как всегда только с третьей попытки попав в нужное отделение, достала скомканный листок, который извлекла из корзины рядом с ксероксом в архитектурной мастерской. Чем черт не шутит, может быть, Вадим действительно разберет письмо, все-таки это не какой-нибудь философский трактат.
Машины перед нами остановились — впереди пробка.
— Ну, что там у тебя? — Вадим протянул руку. — Все равно стоим...
Разгладив листок, он внимательно уставился на него.
— Ну и почерк! — протянул он недовольно.
— Красивый почерк! — обиделась я за какого-то неизвестного человека, которого и в живых-то давно уже нет.
— Красивый-то он красивый, да очень непонятный, — ответил Вадим, — одни виньетки и завитушки. Еще и ксерокопия плохая, где-то смазано, где-то двоится...
«Потому и выбросили, что плохая», — подумала я, но вслух сказала совсем другое:
