Прогулки по двору тоже начали приносить свои плоды. Немецкая овчарка, завидев Маруху, так обрадовалась, что пыталась пролезть под калиткой и лизнуть ей руку. Марухе с трудом удалось успокоить собаку, дабы не возбуждать подозрительности охраны. Марина рассказывала, что за калиткой расположено мирное пастбище с овечками и курами. Чтобы убедиться в этом, Марухе хватило одного быстрого взгляда при свете луны. Она заметила также вооруженного охранника, стоявшего с внешней стороны забора. С мыслью о побеге при попустительстве овчарки пришлось распрощаться.
Двадцатого февраля, когда жизнь, казалось, вошла в привычную колею, по радио сообщили, что на одном из конных заводов Медельина обнаружен труп доктора Конрадо Приско Лоперы, двоюродного брата главарей банды, пропавшего двумя днями раньше. Через четыре дня был убит еще один его двоюродный брат, Эдгар де Хесус Ботеро Приско. Ни тот, ни другой не имели уголовного прошлого. Доктор Приско Лопера, не скрывая своего имени и без маски, осматривал Хуана Витта, и Маруха подозревала, что он же, но уже в маске, обследовал ее несколько дней назад.
Новые убийства, так же, как гибель братьев Приско в январе, удручающе подействовали на охранников и усилили нервозность майордомо и его родственников. По дому пронесся зловещий слух, что картель отплатит за это жизнью заложников, как в случае с Мариной Монтойя. На следующий день ни с того ни с сего в комнату в неурочное время вошел майордомо.
– Не хочу вас пугать, – заявил он Марухе, – но случилась одна неприятность: со вчерашнего вечера на двери, ведущей во двор, сидит бабочка.
Маруха, не доверявшая тому, чего не видела своими глазами, не поняла, о чем говорит хозяин. С нарочитым трагизмом майордомо пояснил:
– Когда убили первых Приско, случилось то же самое: черная бабочка три дня сидела на двери туалета.
Маруха вспомнила о мрачных предчувствиях Марины, но не подала виду.
– И что из этого следует?
– Не знаю, – ответил майордомо, – но это плохой знак: ведь тогда убили донью Марину.
– А эта бабочка черная или светло-коричневая? – спросила Маруха.
– Светло-коричневая, – ответил майордомо.
– Значит, она хорошая. Плохой приметой бывают только черные.
Попытка испугать пленницу не удалась. Мыслить и поступать рассудительно Маруха научилась у мужа, который вряд ли потерял бы сон из-за какой-то бабочки. Кроме того, она верила, что и он, и Беатрис не упустят ни одной крупицы информации, которая могла бы стать полезной при силовой операции. И все же, приученная объяснять удары судьбы влиянием внешних событий, она не исключала, что убийство за какой-то месяц пяти членов одной семьи может повлечь страшные последствия для двоих оставшихся заложников.
С другой стороны, слухи о том, что в Конституционной Ассамблее возникли разногласия по вопросу о выдаче преступников, должны были, напротив, смягчить позицию Подлежащих Экстрадиции. Во время официального визита в США 28 февраля президент Гавирия решительно высказался за сохранение института экстрадиции во что бы то ни стало, чем, однако, не вызвал особой тревоги: близкая отмена экстрадиции прочно укоренилась в общественном сознании, на которое уже не могли повлиять ни уговоры, ни запугивания.
Маруха внимательно следила за всеми событиями из-за завесы своей рутинной жизни, которая напоминала один, без конца повторявшийся день. Однажды, когда она играла с охранниками в домино, Волчок неожиданно собрал кости и прекратил игру.
– Завтра мы уезжаем, – сказал он.
Маруха вначале не поверила, но сын учительницы подтвердил:
– Это правда. Завтра приедет смена Барабаса.
Так началось то, что позднее Маруха будет вспоминать, как «черный март». Так же, как нынешним охранникам поручили скрасить жизнь пленницы, тем, что вернулись, видимо, приказали вновь сделать ее невыносимой. В дом они ворвались, как землетрясение. Долговязый, исхудавший Монах выглядел еще более угрюмым и замкнутым. Остальные вели себя так, словно никогда не уезжали. Чтобы запугать свою жертву, Барабас тоном киношного задиры приказал остальным искать несуществующие тайники или делать вид, что они их ищут. Все в комнате грубо перевернули вверх дном. Разворотили кровать, выпотрошили матрас, потом наспех набили заново, но так плохо, что из-за образовавшихся бугров спать на нем стало невозможно.
Повседневная жизнь вернулась на круги своя: оружие вновь было наготове, если приказы не исполнялись немедленно. Обращаясь к Марухе, Барабас неизменно направлял дуло автомата ей в голову. А она по-прежнему дерзила, угрожая сообщить начальству.
– Уверена, мне не суждено погибнуть от вашею случайного выстрела. Так что успокойтесь, не то буду жаловаться.
Правда, теперь это не действовало. И все же Маруха заметила, что весь этот беспредел не выглядел заранее спланированными для устрашения, – скорее, сама система начала гнить изнутри в результате полной деморализации. Даже участившиеся скандалы между майордомо и Дамарис, замешанные на цветастом фольклоре, стали внушать опасения. Как правило, напившись до безобразия, хозяин возвращался домой когда вздумается, если вообще возвращался, а жена встречала его потоками брани. Вопли супругов и плач разбуженных посреди ночи девочек будоражили весь дом. Подливая масло в огонь, охранники передразнивали хозяев, и скандал разгорался с новой силой. Непостижимо, как на эти крики, хотя бы из любопытства, не сбегались соседи.
Чтобы успокоиться, майордомо и его жена по отдельности беседовали с Марухой. Справедливая ревность не давала Дамарис ни минуты покоя. А муж пытался найти способ успокоить жену, отрицая свои похождения. Однако перемирие, достигнутое стараниями Марухи, нарушалось после очередного загула хозяина.
Во время одного из таких скандалов Дамарис, словно кошка, так расцарапала мужу лицо, что следы долго не заживали. После ответного удара мужа она вылетела в окно. Хорошо еще, что жива осталась: в последний момент ей удалось уцепиться за балконные перила и не упасть во двор. Этого Дамарис уже не стерпела: она сложила чемоданы, забрала дочек и уехала в Медельин.
Дом остался под присмотром одного майордомо, который появлялся порой лишь под вечер, неся сумки с кефиром и жареным картофелем. Изредка он приносил цыпленка. Уставшие ждать охранники опустошали кухню. Возвращаясь в комнату, они приносили Марухе остатки галет и сырую сосиску.
Безделье делало сторожей вспыльчивыми и агрессивными. Почем зря они ругали собственных родителей, полицию и все общество. Перечислив все свои бессмысленные преступления и кощунственные доказательства отсутствия Бога, они переходили к безумным подробностям своих сексуальных достижений. Кто-то даже смаковал извращенные издевательства, которым подверг любовницу за насмешки над собой. Внутренняя опустошенность охранников, подпитываемая бесконтрольностью, нередко заставляла их так накачиваться марихуаной и «базукой», что от смрада в комнате становилось невозможно дышать. Радио орало на полную громкость, дежурные весь день хлопали дверью, толкались, пели, плясали и прыгали во дворе. Особенно один, похожий на уличного гимнаста из бродячего цирка. На замечания Марухи о том, что вся эта суматоха может привлечь внимание полиции, они в один голос отвечали:
