— Илона, контракт с Дмитрием Вележевым, его присутствие подразумевается. Оно необходимо. Вы оба не очень в курсе, как именно работает эта система. Будем учиться. Помощь и содействие гарантирую. Не исключено, что серия концертов начнется прямо на следующей неделе. Пока сенсация горяча — все хотят услышать новоиспеченного лауреата первой премии и гран-при престижнейшего конкурса имени Эмиля Барденна. Обычно это венский «Мюзик Феррайн», «Карнеги-Холл» в Нью-Йорке, «Сантори-Холл» в Токио.
— Это же разные концы света! Ему необходим отдых! — воскликнула Илона с отчаянием в голосе.
— Но я предупреждал, что жизнь успешного пианиста от каторжных работ мало чем отличается. Особенно во время первых шагов на пути к признанию. — Лицо Питера мгновенно посерьезнело. Во всем, что касается работы, он небрежностей не допускал.
Она со вздохом посмотрела на кольцо, понимая, для чего Питер уже сегодня вручил его. Чтобы Илона не перепутала главный мотив, суть отношений, а позабудет — легче вспомнить.
— Лучше мы закажем виски и апельсины в номер, — он продолжил как ни в чем не бывало, снова игривость в голосе. — Впрочем, сама решай. Опасаюсь, что внизу много празднующих и к нам проявят слишком пристальный интерес, даже на интервью раскрутят. А я не в состоянии думать, что именно и как лучше сказать. Завтра. Все завтра.
Питер позвонил насчет виски и апельсинов, но и минуты не прошло, как медведем навалился отшибающий сознание сон, навалился и вырубил обоих, практически сразу после решения остаться в постели до утра. Они не услышали ни звонков, ни стука в дверь.
Зато утром они энергично обзванивали всех подряд: Илона пытала сотрудников пресс-центра, Питер долбил вопросами членов оргкомитета, жюри, слетевшихся обозревателей. Звонили он и она, звонили ему и ей, звонили, звонили — суматоха, переполох, они одновременно принимали душ, он брился, выбирал галстук, она звонила на ресепшен, требуя завтрак в номер, заказала и тут же ринулась к себе в номер, вспомнив, что должна переодеться: день особенный, последний. Белая строгая кофточка и прямая юбка, серая сумка-полупортфель, бумаги с расписаниями в ней, сережки с бриллиантиками, ручку не забыть и маленький диктофон, ноутбук — нет, он не пригодится, — Илона в лифте шевелила губами, глядя в одну точку, механически повторяя список необходимого прямо сейчас. Ну, и лицо в порядок привести, волосы растрепаны ужас как. В восемь минут уложилась, мигом обратно — кофе с утра необходим не меньше макияжа. «Кофе важнее макияжа» — прекрасный слоган, занималась бы рекламой — дорого бы с кофейных магнатов взяла, — она порывом ветра вломилась в дверь комнаты Питера, хорошо, что открыто, а то бы лоб расшибла.
— Здорово как, еще и омлет принесли! — завопила с восторгом, вспомнив, что давно пора звонить Мите, а вдруг он еще спит. Чашка с капучино в одной руке, телефон в другой — ах, если бы Питер догадался и вместо того чтобы жевать у нее на глазах, предложил откусить от круассана, третьей-то руки у нее нет! Питер догадался, она закивала одобрительно и чуть не подавилась кофе: спасибо англичанину сказать надо, а не до того, некогда.
— Митя, в тринадцать часов награждение, — деловито, насколько это возможно при таких наслоениях и общей взбаламученности, сообщила она. — Ты лауреат первой премии и гран-при. Плюс премия критиков. Короткая пресс-конференция, нас недолго будут пытать и расспрашивать, вечером концерт победителей, ты впервые играешь последним. Потому что ты лучший, дорогой!
Собирайся, приезжай чуть раньше, ок? Я не думаю, что возвращаться в гостиницу до концерта есть смысл, так что форма одежды соответственная, а именно: как тебе самому удобно. Темный костюм у тебя есть, это лучше всего, плюс белая рубашка, в шкафу совершенно новая висит, слева посмотри, и серый галстук. Да, бабочку не забудь для вечернего рояля. — Он что-то говорил ей, она слушала и допивала капучино, дожевывала омлет. Вернулась к беседе, судя по всему, вовремя. — Ну хорошо, про бабочку я пошутила, цвет галстука тоже выбери сам, не имеет значения, хоть зеленый, хоть голубой. Кстати, именно голубой, он тебе очень идет. И для телевидения хорошо. Все, чмоки-чмоки, благодарная публика жаждет видеть героя, не опаздывай!
Он собирался не торопясь, не то чтобы в полузабытьи, бодр и весел, но суетиться не хотелось. Приехал вовремя. Ощущение, что конференц-зал забит от пола до потолка, что не преувеличение: полным-полно суетящихся журналистов, нет им числа; виноградник объективов гроздьями, люди за фото-теле-кино-камерами озабочены и деловиты, понятно, им не до политесов, лица угрюмые, сосредоточенные, подолгу выставляют диафрагму, гремят штативами, говорят что-то в микрофоны у подбородков, зыбкий неровный гул — люди заняты, они на работе. Им не важно, что за событие. Нет, им важно именно событие, его нужно записать, заснять и показать в лучшем виде, проинформировать вовремя, они очень стараются, все для людей.
Награждение Митя помнил неотчетливо, но когда он принимал поздравления, когда благодарил жюри за высокую оценку — расстрельные съемки, в упор слепящие вспышки впервые заставили его отметить, что внимание прессы — наказание господне, иначе не скажешь.
Трансцендентное. Митя
Фотографии, каждая отдельно, ровно разложены на столе, Исидора задумчиво перемещала их, не нарушая линии, будто пасьянс раскладывала. Сейчас Дмитрий Вележев, ее любимый ученик, играет в финале конкурса. Снимки сделаны в разное время: восторженный мальчишка улыбается в камеру, Исидора гордо стоит рядом, семилетний Митя впервые осилил простенькие этюды Черни, он счастлив, все только начинается. А вот уже стеснительный, вечно смущенный подросток, не знающий, куда девать руки, если они не на клавиатуре. Они снова вдвоем, фото в коридоре филармонии, вот-вот начнется его первое публичное выступление. Волнуется ли он? Непонятно. Она так и не поняла за все годы, что Митя испытывает на сцене, он всегда играл лучше, чем на любом предварительном прослушивании, Исидора уже привыкла. Вот он за роялем в Большом зале консерватории, тогда это был Моцарт, две сонаты. Да, ранние сонаты, сочинение 309 и 311, Исидора помнит номера опусов. Волосы его упали на глаза, голова наклонена вперед — она всегда строго отчитывала: это неправильная посадка, но он к середине забывал о ее словах, неудивительно, впрочем. Хорошо он выступил, по-взрослому, неожиданная зрелость трактовок, многие удивились, запомнили его имя. К тому времени она успела объяснить ему фразу Бродского: «У Моцарта нет надрыва, потому что он выше надрыва». Поэты формулируют коротко, много слов не тратят, но емко сказано. Митя усвоил как эпиграф, усвоил мгновенно, не переспрашивал, но заиграл иначе.
Впоследствии знатоки удивлялись, писали о нем, выглядело искренне: «Вележев умело направляет эмоции, никогда не доходит до истерики». Пожалуй что так. Хотя сказать что угодно можно, чего только не придумывали о Вележеве, вспоминать смешно.
Вот ее любимое фото, они у самой сцены, Митя уже отыграл, спустился в школьный зал, они бурно обсуждали репетицию завтрашнего концерта. Не ждали посетителей, но прислали профессионального фотографа из газеты, предупредить, как всегда, не затруднились.
