Его слова утонули в буре аплодисментов, в которой различались свист и крики. Занавес ушел вверх. Теперь на сцене стояла одна-единственная женщина, изящная, с тонкой талией и длинными-предлинными ногами, закованными в черные брюки. Фрак и белая рубашка не скрывали фигуры, а цилиндр странным образом удерживался на копне огненно-рыжих волос. Она улыбалась, и исходившая от нее радость, казалось, заполняла весь зал.
— Браво, Ада! — крикнул кто-то, и его поддержали хлопками. Заиграл оркестр, и женщина во фраке разразилась веселой, залихватской и непристойной песней. Голос был глубокий и сочный, а сама песенка не то чтобы вульгарная, но полная полунамеков и особенной, трогательной интимности. Публика одобрительно ревела и подпевала хором, а к третьей песне Шарлотта с ужасом поймала себя на том, что тоже присоединилась, захваченная поднимающейся в ней волной звенящего счастья. Рутленд-плейс осталась где-то далеко, за тысячу миль, и она хотела забыть ее тьму и беды. Все хорошее было здесь, в огнях и тепле, в песнях с Адой Черч, в веселом бурлении всепобеждающей жизни.
Кэролайн, наверно, остолбенела бы от ужаса, но Шарлотта уже пела вместе со всеми, нисколько не уступая соседям в голосистости: «Чарли-Шампань мое имя!»
Занавес наконец упал в последний раз. Шарлотта перестала хлопать и, обернувшись, увидела, что Иниго таращится на нее во все глаза. Ей бы следовало смутиться, но было весело, а прочее значения не имело.
Иниго поднял бутылку и, обнаружив, что там уже ничего не осталось, сделал знак официанту. Он еще не успел открыть новую, когда Шарлотта увидела, что прямо к ним, помахивая рукой и ловко избегая тех, что тянутся к ней, идет Ада Черч. Она остановилась у их столика, и Иниго тут же поднялся и предложил ей стул.
Она поцеловала его в щеку, а он обнял ее за талию.
— Привет, милый, — сказала Ада и, повернувшись, ослепительно улыбнулась Шарлотте.
Иниго слегка поклонился.
— Миссис Питт, позвольте представить — моя сестра Отилия. Отилия, это Шарлотта Питт, дочь наших соседей, вышедшая замуж за полицейского, чем так подвела свою семью. Вбила в голову, что мы разделались с тобой, поэтому я привел ее сегодня сюда — показать, что ты в полном здравии.
Редкий случай — Шарлотта не нашлась, что сказать.
— Разделались со мной? — недоверчиво повторила Отилия. — Восхитительно! Знаете, такая мысль наверняка посещала папу, да только ему смелости недостало! — Она рассмеялась, и смех этот зазвенел восторгом. — Чудесно! — Она подхватила брата под руку. — Хочешь сказать, полиция на самом деле допрашивала папу насчет того, что он со мной сделал, и подозревала в убийстве? Хотела бы я увидеть его лицо и послушать, как он выворачивается… Он ведь скорее бы умер, чем признался, кем я стала!
Иниго все еще обнимал ее, но уже не улыбался.
— Дело не только в этом, Тили. У нас случилось убийство. Настоящее. Мину Спенсер-Браун отравили. Она подглядывала за людьми и, похоже, увидела что-то такое, из-за чего кто-то не остановился перед убийством. Неудивительно, что полиция заподозрила связь с твоим исчезновением.
Смех замер на губах девушки, и она еще сильнее ухватилась за плечо брата длинными изящными руками с побелевшими костяшками пальцев.
— Боже! Ты не думаешь…
— Нет, — быстро ответил он, — это не то. У папы мыслей никаких, а маме, по-моему, и нет никакого дела. Знаешь, я смотрел на нее через стол и думал, что она даже хочет, чтобы об этом узнали все, особенно он.
— Но ты же их вернул? Ты обещал…
— Конечно, вернул. Как только узнал, что и откуда. Больше никто не знает. — Он повернулся к Шарлотте. — Боюсь, у моей матери есть достойная сожаления привычка брать не принадлежащие ей вещи. Я стараюсь возвращать их как можно скорее. К сожалению, с медальоном вашей матери вышла задержка. Она не сказала, что он пропал, а я не знал, кому его возвращать. Надеюсь, причины объяснять не надо?
— Нет, — поспешно ответила Шарлотта. — Лучше не надо. — Еще одна загадка. А ведь ей нравилась Амброзина Чаррингтон. — Но почему она это делает?
Иниго выдвинул еще один стул, и они с Отилией сели. Теперь сходство бросалось в глаза, и сомнений в том, кто такая на самом деле Ада Черч, уже не оставалось.
— Это бегство, — глядя на Шарлотту, просто сказал Иниго. — Не знаю, сможете ли вы понять, но если бы прожили с нашим папой тридцать лет, наверняка бы поняли. Иногда человек оказывается в плену идей, привычек и ожиданий друг их людей и начинает ненавидеть это все. В нем растет желание разбить их вдребезги, эти чужие идеалы, расколотить их так, чтобы те люди взглянули на него хоть раз, протянули руку за стекло и коснулись настоящей, живой плоти.
— Все в порядке. — Шарлотта покачала головой. — Не надо ничего объяснять. Мне и самой пару раз хотелось запрыгнуть на стол и кричать, чтобы они поняли, что я на самом деле думаю. Может, лет через тридцать я так и сделаю… Вам здесь нравится? — Она прошлась взглядом по окружавшему их со всех сторон морю лиц.
Отилия улыбнулась, искренне, без притворства.
— Да, нравится. Я сама не раз плакала. У меня столько их было, одиноких дней и ночей… И я думала, какая ж я глупая, а то и хуже. Но когда я слышу музыку, когда люди подпевают мне и аплодируют — да, мне это нравится. Может быть, лет через десять или пятнадцать у меня не останется ничего, кроме тщеславия и воспоминаний; может быть, я пожалею, что не осталась дома и не вышла замуж, — но я так не думаю.
Шарлотта невольно улыбнулась — шампанское еще играло в ней.
— Выйти замуж еще не поздно, — сказала она, и тут вдруг язык ее сделался непослушным, и следующее предложение получилось не совсем таким, каким должно было получиться. — Говорят, такое бывает даже с певичками из мюзик-холла, да?
Отилия посмотрела на брата.
— Ты накачал ее шампанским.
— Конечно. По крайней мере, утром у нее будет отговорка. — Иниго поднялся. — Выпей, Тили. Мне нужно доставить Шарлотту домой, пока ее муж не бросил на поиски жены всю столичную полицию.
Шарлотта не слышала, что он говорил. В голове у нее снова звучала музыка, и она была благодарна Иниго за то, что он довел ее до двери, помог надеть пальто и послал за каретой. Воздух был свеж и прохладен, и от этого у нее немножко кружилась голова.
Он усадил ее и закрыл дверцу, и лошади тронулись в путь по притихшим улицам.
Шарлотта тихонько пела и уже в седьмой раз повторяла припев, когда ее спутник помог ей спуститься на землю перед дверью ее дома.
— Чарли-Шампань мое имя! — бодро и громко известила она. — Я пью шампанское, и в том моя игра! Нет лучше ничего шипящей пены. Я выпью все до капли — да, да, да! Я милый друг… — она запнулась, потом вспомнила, — всех девушек за стойкой! И имя мне — Шампань-Чарли!
Дверь распахнулась; Шарлотта увидела перед собой бледное и гневное лицо мужа, газовую лампу в коридоре за его спиной и ореол света вокруг его головы.
