больше всего на свете, Коленька.
За день я успеваю и отдохнуть, и приготовить ужин — по привычке говорю «нам», хотя ем я одна, а ему все достается в молоке.
И даже на улицу мы выходим ненадолго, постоять у фонаря, пока мягкий и пушистый белый снег медленно осыпается на защиту коляски.
— Новый год уже скоро, — говорю вслух, — елку поставим. Если врач разрешит, то большую и живую. Чтобы дома пахло смолой и мандаринами, и иголки колко пружинили под рукой.
Говорю и улыбаюсь, вспоминая, что на наш первый Новый год в этой квартире Марк притащил огромную сосну, настолько большую, что макушка изгибалась под потолком в смешной крючок, а вместо звезды мы привязали на нее бантик.
А потом еще до самого лета то тут, то там находили иголки по всему дому, в самых неожиданных местах.
От этих мыслей светло и грустно одновременно, но я не позволяю себе впадать в режим «ностальгички» — главное, что здесь и сейчас.
Стряхнув варежкой пушистый снег с накидки, мы возвращаемся домой. За заботами время проходит быстро, и когда я смотрю на часы, то вижу, что время уже восемь.
Обычно Марк уже давно дома к этому моменту, — ему нравится купать на ночь Колю. Сегодня эту процедуру мы проходим вдвоем, без Соболевского.
И что-то внутри меня расползается сначала темным ядовитым пятном, а потом все больше и больше заполняет собой пространство.
Почему он так долго на работе? Случилось что-то плохое? Или… наоборот?
При мысли о Тане все внутри жжет кислотой, я вспоминаю ее шлюшье лицо и повадки, которые она не особо-то от меня и таит.
А еще запах духов, осевший на рубашке Марка, как личная печать этой мерзкой юристки.
Слова мужа о том, что он никогда не изменял мне, уже не кажутся такими правдивыми, и не спасают вовсе от черных мыслей, клубящихся в голове.
Я на автомате переодеваю сына, кормлю, вглядываясь в его темные длинные реснички, когда он медленно засыпает на груди.
Но все это время глаз не свожу с часов, прислушиваюсь к каждому шороху в квартире.
Я могу легко остановить это безумие, стоит только позвонить Марку, и спросить, где он. На следящий день после потери телефона он купил мне новый, с другой симкартой — и на всю записную книжку только один номер, что я знаю наизусть. Его.
А сейчас я больше всего на свете боюсь, что телефон Марка будет недоступен, как тогда, и уже ничего больше не сможет остановить эту удушающую горечь.
Пока незнание — мое спасение, и я могу дорисовывать в фантазиях что угодно.
Уложив сына в кокон, располагаюсь на кровати, но сон не идет. Таращусь в натяжной потолок над головой, перебирая наш сегодняшний горький разговор, и думаю. О том, не смогла ли своими словами спровоцировать Соболевского и отправить его в объятия Тани?
Ну нет, он взрослый мужчина и сам ответственен за свои слова и поступки. И если он и решился на что-то эдакое, то и виноват в этом сам.
Внутри все дрожит, непрошенные слезы копятся в уголках глаз, и я заворачиваюсь в одеяло, как в спасительный кокон.
Темнота нашептывает мне фантазии одна хуже другой, и когда я буквально доведена до пика, встаю, нашаривая в сумерках свой новый мобильный.
Муж давно не был в сети, я вижу это по мессенджерам. Еще несколько секунд грызу губы, разглядывая экран.
Раньше на заставке моего старого телефона была наша совместная фотография, сделанная на свадьбе кого-то из родственников Марка. Мы счастливо улыбались в кадр, обнимаюсь крепко.
Потом она сменилась на кадр с ножками Коли — острые треугольники пяток, россыпь бисерин ногтей, складки.
А сейчас ничего, стандартная заставка — я беру его только изредка, чтобы в очередной раз запечатлеть беззубую улыбку сына.
— Папа не может снова нас предать, — убеждаю себя и, глубоко вдохнув, нажимаю на вызов.
Гудки идут, сердце пляшет в такт, тарабаня о грудную клетку, но Марк не отвечает.
И тогда я отшвыриваю в сторону телефон, будто это он виноват во всех наших проблемах, и накинув на плечи халат, бреду в полумраке на кухню.
Уже одиннадцать. А что, если он по дороге домой попал в аварию? Кто-нибудь предупредил бы меня, Рав, например?
Но ему я звонить не буду ни за какие коврижки, слишком крепко въелась в подкорку наша с ним беседа на фоне звуков клуба и женских голосов.
Наливаю целый стакан фильтрованной воды, залпом осушая его за несколько глотков.
Матери я тоже не буду звонить, только напугаю женщину на ночь, еще примчится, решив, что нужна ее помощь.
— Да что же это такое, Марк! — в отчаянии взываю я, и тогда слышу звук поворота ключей в замке. Бросаюсь туда, даже не думая, что буду делать, если муж придет домой со следами измены, просто хочу убедиться, что он жив и здоров.
Марк заходит первый, внося с собой запах мороза и снега, лицо уставшее, но глаза блестят. А потом… потом за спиной я замечаю Виолу. Смущенную, с растрепанными волосами, выбивающимися из-под зимней шапки с помпоном.
— Привет, Мира, — улыбается она и неловко машет мне рукой, — вот меня и привезли.
Глава 50
В шоке всматриваюсь в их лица и натурально теряю дар речи. Понимаю, что надо поздороваться, поблагодарить Марка… да хоть что-то сказать, в конце концов, но слова не идут.
Он ее привез! Уже! Сколько часов прошло с тех пор как я озвучила свою просьбу? Как он, вообще, успел? Я думала, что он просто добудет мне ее номер телефона и я сама позвоню Виолеи приглашу в Москву. Подруга не раз говорила, что мечтает перебраться в большой город, но ее всегда останавливала финансовая сторона вопроса. И вот я целый день готовила аргументы о том как буду ее убеждать переехать, а оказалось, что Марк справился и без меня.
— Он тебя похитил? — обращаюсь к Ви, хотя смотрю при этом почему-то на мужа.
— Нет, конечно, — звонко смеется подруга и этот звук, наконец, заставляет меня отмереть и броситься в ее объятия. Холодная пряжка на ее пуховике жалит мою кожу, но я все равно прижимаюсь к ней всем телом. Как же я скучала по ней. До того как потеряла телефон, мы каждый день списывались и созванивались. Мне кажется, только благодаря ей я и не сошла с ума за эти дни.
— Мне было достаточно просто сказать, что тебе нужна помощь, — пожимает
