в корму немецких танков. Всего несколько минут, и в поле уже чадили около десятка немецких танков. Дым заволакивал дорогу и долину вдоль нее, мешая видеть врага, мешая стрелять прицельно. Мгновенно развернувшись, советские танки без потерь ушли за лес, оставив за собой груды горящего развороченного металла.
Немецкая колонна встала. Танки отошли, занимая у шоссе позиции для обороны. Несколько бронетранспортеров несмело попытались приблизиться к дальнему лесу, но все же остановились, опасаясь засады. Восхищенный Пашкевич смотрел не отрываясь на поле боя, не замечая, как он от избытка чувств стиснул пальцами мой локоть.
– Я всегда верил в нашу победу, всегда! – заверял он нас. – Наша техника самая лучшая, наши бойцы самые смелые и умелые на всем свете. Никогда никто нас не победит!
– Согласен, – ответил я, – но сейчас нам лучше убраться отсюда. Вдруг немцы зачем-то в этот лес пожалуют.
– Уходить? – удивился музыкант. – Но почему? Там же наши, там наши танки! Там свои!
– Танки уже ушли, – терпеливо стал объяснять Сосновский. – Этот бой – результат танкового рейда по немецким тылам. Он нужен для получения сведений о противнике и нанесения ему урона при первой же возможности. Они ушли назад, к нашим. Нам их не догнать.
И снова мы шли по лесу, озираясь по сторонам и прислушиваясь к лесным звукам. Я снова шел первым, и сразу присел на одно колено, и приготовился стрелять, как только в прогал между деревьями увидел колесо телеги. Мои спутники остановились и тоже скрылись за деревьями. Сосновский подобрался ко мне, и я указал ему на телегу. Он кивнул, шепотом приказал Пашкевичу не шевелиться и даже не дышать.
– Если немцы и их немного, то это шанс разжиться провизией, – тихо сказал он. – Да и оружием тоже. Только надо действовать тихо, без стрельбы.
– Мне кажется, что телега брошена кем-то, – ответил я. – Распряжена. Людей не слышно и не видно. Костер никто не жжет. Пошли посмотрим, а там уж будем действовать по обстоятельствам!
Мы осторожно двинулись в сторону телеги в глубине леса и быстро нашли ее след на траве. Значит, она здесь была совсем недавно. Не больше суток. Сосновский шел метрах в двадцати левее меня. Я старался не выпускать из поля зрения и телегу, и Михаила. Но когда я добрался до края небольшой поляны, то увидел, как Сосновский выпрямился, стоя за деревом, и заулыбался. На корточках я добрался до густого кустарника, чуть раздвинул его ветки и теперь увидел, что на поваленном стволе дерева сидит девушка. Телега стояла на краю поляны. И рядом с телегой лежала лошадь. Мертвая, как я сразу понял. Ее не распрягли, а просто обрезали постромки. И никого, кроме этой девушки, тут не было, не было костра, не готовилась пища, никто не рубил дрова для костра. Тишина и только девушка, одинокая и убитая горем.
Появиться сейчас перед ней в немецком мундире было бы глупо. Я решительно снял немецкий китель, бросил его под куст и, повесив винтовку на плечо, вышел в одной нательной рубахе на поляну. Я успел заметить, что Сосновский угадал мои мысли и тоже снимает китель немецкого офицера.
– Ой! – вскрикнула девушка. – Вы кто? Не подходите, а то я закричу!
– Кричать в глухом лесу? – улыбнулся я и, подходя к телеге, прислонил к ней винтовку. – Ты чего здесь делаешь? И как сюда попала?
– А вы кто? – упрямо стала выяснять девушка и, встав со ствола, попятилась. – Вы как сюда попали? Чего ходите по лесу?
– Я с друзьями выхожу из немецкого тыла к своим, – спокойно ответил я. – Нас трое: два офицера и один гражданский мужчина, музыкант.
И тут я увидел холмик рыхлой земли и старую лопату со сломанным черенком неподалеку. Так ведь это могила. Бедная девочка, она совсем одна и недавно кого-то похоронила здесь, в лесу.
– Кто это? – спросил я, подойдя к могиле.
– Дядя Федор, – просто ответила девушка. – Там вчера был бой, и его пулей убило. Я в лес хотела подальше уехать, а потом и Рыжуху тоже убило. Сюда пули залетали.
– М-да, – раздался за спиной голос Сосновского, – если здесь оставаться, то к завтрашнему вечеру тут нечем будет дышать.
Девушка обернулась, но не испугалась. Кажется, она мне поверила и не увидела во мне угрозы, да и в Михаиле тоже. Сосновский подошел и остановился возле могилы. И тогда девушка заплакала. Чувствовалось, что она устала бояться, что отчаялась совсем. Сосновский полез в задний карман своих брюк и вытащил половинку шоколадки.
– На, – протянул он девушке. – Поешь. Шоколад, как лекарство, придает силы и поднимает настроение. Давай с нами вместе выбираться к своим. Ты не против?
Она не была против. Откусывая с жадностью шоколад, девушка рассказала, что ее зовут Зинаида, что она возвращалась из села на ферму и что на них напал немецкий диверсант, но их спасли двое командиров, которые связали врага и увезли. А потом она с дядей Федором отправилась на дальнюю заимку, где жил старик охотник, но тут появились немцы, и им пришлось уезжать. Пытались через лес выбраться, но вот тут и случилось несчастье.
Мне почему-то сразу показалось странным упоминание о двух офицерах, которые появились на ферме. Только двое, без солдат. И я попросил Зину описать их. И она очень живо описала Когана и Буторина.
– Одного зовут Борисом, который с большим носом, да? – улыбнулся я. – А второго Виктором? Того, у которого седые волосы ежиком.
– Да, кажется, так они друг друга называли. Смешные такие. Тот, который Борис, нарядился старухой, чтобы диверсанта схватить! А вы их знаете?
– Знаем, – рассмеялся я. – Да вот только мы с ними встретиться должны были, а попали в тыл к немцам. Теперь они у наших, а мы тут бродим.
Появление Пашкевича Зина приняла спокойно. Он даже показал ей свои скрипки, и девушка окончательно поверила, что мы свои. И даже одобрила, что мы в немецкой форме идем: так проще фашистов обмануть и к своим пробиться. Вздохнув, Зина взяла с телеги узелок, потом вернулась и постояла немного у могилы. Перевязав поплотнее косынку на голове, она решительно заявила, что пойдет с нами к своим. Назад ведь все равно не дойти, немцы кругом, ужас.
Теперь получалось, что еды у нас не было совсем. Последнюю половинку плитки шоколада Сосновский отдал Зине, и в животах у нас откровенно урчало. Звуки боя затихли. Было удивительно не слышать грохота канонады. Она доносилась до нас, но издалека. Наверное, километрах в пятидесяти к северу шли бои, а здесь какое-то затишье. Иногда мне казалось, что
