Прощаясь, Кей вложила в мою ладонь маленький православный крестик – увидев ее глаза, полные слез, я не смог от него отказаться.
Знакомый ночной аэродром. «Лизандеры», выкаченные из ангаров. Фырканье моторов, снующие по мокрому бетону пилоты и техники. Туман как будто немного рассеялся. Меня здесь знают в лицо, знают, что летные инструкции я помню наизусть. Но порядок есть порядок, а правило есть правило. На мне закрепляют спасательный пояс, парашют и затверженно повторяют, как пользоваться этими необходимыми в нашей работе приспособлениями. Потом очередь доходит до аптечки: цианистый калий, если у меня возникнет нужда навсегда избавиться от себя самого, обезболивающий морфий, отгоняющий усталость и сонливость бензедрин и разноцветные кубики сухого корма в случае падения с небес на необитаемый остров. И пистолет с запасной обоймой к нему. И ручной фонарик. И фальшивые документы. И продуктовые карточки. И французские деньги – настоящие. И билетики на метро, тоже настоящие. Одним словом, все необходимое снаряжение на все случаи жизни и смерти. От винта!
За штурвалом опытный пилот, виртуоз ночных приземлений. Он и сам не сказал бы с уверенностью, сколько раз пересекал проливы, отделяющие Британию от материка, оказывался в слепящем перекрестье прожекторных лучей, прошитых трассирующими пулеметными очередями, и, зарываясь в мохнатые тяжелые тучи, уходил от погони. Везение сопутствовало ему: из всех этих передряг он выходил живым. Мне искренне хотелось разделить с ним это везение в нашем полете.
Пилот петлял, однажды зеленые струи трассирующих пуль пролетели в неприятной близости от нас. Ближе к Центральной Франции распогодилось, яркие звезды над «Лизандером» глядели на нас, как равнодушные наблюдатели. Спустя несколько часов после вылета и вполне безуспешных поисков посадочной полосы на юге пилот все же засек вспышки ручного фонарика на земле и приземлился на берегу Соны, на заброшенном поле размером с носовой платок, более похожем на площадку для игры в петанк, чем на аэродром. Меня ждал связной из местной ячейки, наш с ним путь лежал отсюда в Лион.
Лондон Лондоном, а война войной; все мы должны делать свою работу. Я долетел благополучно, теперь мне следует поделиться с товарищами новостями: рассказать то, что можно огласить, и умолчать о том, что разглашению не подлежит. Например, мои догадки об эвакуации лондонского комитета и штаба генерала на юг, в Северную Африку, – не на север же, в Шотландию, им переезжать! Но эти мои соображения пусть останутся при мне.
Во время войны, как и вообще в нашей жизни, наряду с плохими новостями приходят и хорошие. Привезенные мной новости относились ко второй категории: хребет фашизма перебит, высадка союзников на континент близится, виден свет в конце туннеля. А вот местные дела шли неважно, чтобы не сказать плохо: несколько явок провалено, среди подпольщиков есть арестованные и убитые. И гнетущий вопрос «кто предатель?» мучит, остается без ответа и висит, как дамоклов меч, над нашей шеей. Кто предатель? Ах, если б знать! А знаем мы только, что слаб человек, а зачастую и подл…
Нас семеро за столом, заставленным полудюжиной бутылок божоле, с белым кругом сыра посредине. Я свое сказал и помалкиваю, слушаю горестные рассказы моих товарищей – членов лионского штаба «Освобождения». Эта конспиративная квартира ненадежна, хозяин то и дело предостерегает нас: «Говорите тише, не горланьте так, город набит шпиками!»
Немцы нервничают, дела на Восточном фронте не дают им сладко спать, вот они и здесь, у нас, плодят стукачей, провокаторов и зверствуют – знакомый почерк оккупантов.
Вино выпито, пора уходить и дать хозяину дома вздохнуть спокойно. Решаю отправиться к неподражаемому Луи Мартен-Шоффье, живущему рядом с островом Барб – это здесь же, на реке, рукой подать. Луи – мой старый друг, мой первый издатель, а сейчас – главный автор моей газеты, в каждом выпуске «Освобождения» я публикую его колонки, и читатели начинают чтение газеты с них. Он живет в старинном доме с винтовыми лестницами на крутом берегу Соны. В доме один вход, зато два выхода, и это облегчает решение наших подпольных проблем: так же уверенно, как перо, Луи держит в руках кровеносную сеть «Освобождения» в Лионе и окру́ге. Три опоры поддерживают моего пожилого друга в его нелегкой, полной опасностей жизни: совершенная уверенность в правильности выбранного им пути, вино и табак. Первая опора светла и непоколебима, как солнечный луч, она не нуждается ни в поддержке, ни в подпитке. Добыча двух других необходимых ингредиентов лежит на плечах хозяйки дома; в поисках доброго вина и ароматного табака она немалую часть дня проводит в бегах, и наградой за этот нелегкий труд служит сердечная благодарность мужа. Не могу себе представить умного и ироничного публициста Луи Мартен-Шоффье над листом писчей бумаги без бокала вина и толстой самокрутки в коричневых от табака пальцах. Рядом шумит река, омывая живописный остров Барб с его древними храмами; здесь не хочется думать о войне, здесь хочется просто жить тихой, размеренной жизнью…
После ночного перелета я намеревался под надежным кровом Луи выспаться и немного отдохнуть. Хозяин, как всегда, обрадовался моему появлению, но новости, которые он выложил передо мной, как колоду карт на столе, оставляли желать лучшего. Немцы перехватили машину, перевозившую взрывчатку, доставленную из Лондона и предназначенную для организации диверсий, и убили водителя. Шпики накрыли нашу лучшую явку – галантерейную лавку – и захватили дюжину комплектов высококачественных фальшивых документов на все случаи жизни, среди них и мое удостоверение личности, почти как настоящее. Теперь моя фотография попала в руки гестапо, и это совсем скверно: за мой розыск возьмутся всерьез, и мне нужно без промедления уносить ноги из Лиона. Куда? Лучше всего в Париж, и там отсидеться неделю-другую. Не забывая, конечно, о том, что мосты через Сону, вокзальные буфеты, трамвайные остановки – самые опасные места, где шпики хватают людей, опознав их в лицо. Все это Луи заботливо мне рассказывал, поглаживая, словно кошку, мой лондонский подарок – пистолет с глушителем, черной рукояткой и сменной обоймой, набитой патронами, как кукурузный початок зернами.
– Иди ложись, тебе уже приготовлена постель, – говорит мне Луи. – Выспись, а завтра утром тронешься в путь, только не с нашего вокзала – там тебя опознают почти наверняка. На второй от Лиона пригородной станции садись в хвостовой товарный вагон парижского поезда. Туда подойдет путевой обходчик, наш человек, он передаст тебе новые документы. И еще раз спасибо за подарок! Спокойной ночи!
Сколько раз у Луи засыпал я в этом ковчеге сновидений, в этой необъятной старинной кровати, пережившей целые поколения сонь, – даже и не упомню: к дружбе не подобрать никакие мерила, а наша дружба с хозяином дома на речном берегу была и вправду безбрежна.
Нырнув в постель, я провалился в ночь; мне снилась Кей – но не в ее лондонской спальне, а здесь, в этом доме у реки, похожем на корабль, готовый отплыть. До самого утра я испытывал счастливую уверенность в том, что Кей уже распрощалась с Лондоном и радиослужбой и теперь мы живем с ней в Париже, лучше которого нет ничего на всем белом свете. Войне почему-то не нашлось места в золотом омуте моего сна: Париж был свободен, и мы были свободны.
