разу слова вам не сказала, хотя каждая перемена хозяев могла стоить мне головы.
– Вся наша жизнь может стоить головы, значит ли это, что жить не стоит?
– А что же теперь? Я вам стала не нужна? Вы ко мне охладели?
– Не начинайте, моя дорогая.
– Я имею в виду профессиональный момент. Вы обрываете связи? Зачем вы разделались с Ливановым?
– Что с ним? – не сдержался Колька.
Золотницкий закрыл открытый было рот.
– Неискусно притворяетесь, – презрительно заявила Мурочка, – я была у него на квартире, увы, было поздно. Это ваш почерк! Начали обрубать связи, да так грубо, безбожно!
Золотницкий, казалось, не слушал.
Продолжая держать на мушке всех и каждого, он одновременно умудрялся потирать лоб и даже, совершенно как нормальный человек, чесать в затылке. Хотя мигом опомнился и пригладил волосы.
– Прошу вас, – в самом деле она ничего не просила, очень сильно не соответствовали слова и тон, – прошу еще раз подумать. Таких, как я, очень мало.
– Вы правы, мало, может, таких и нет больше. В самом деле, поступим и по-иному.
– Да! – сжав руки, заверила она, и такое умоляющее, сказочно покорное, даже восхищенное выражение появилось у нее на лице, что и Колька вспыхнул, отвел глаза.
– Дорогой мой, вспомните ваши слова, обещания! Вы же можете поручить мне что угодно – пожалуйста! Я для вас готова на все, могу оказать любую услугу, как не раз уже было. Уж раз я в ваших руках…
– Что ж, пожалуй, вы правы. – Он, допив вино, встал. – Так, кабинет на первом этаже запирается изнутри? Ключ у вас есть?
Она хрустнула красивыми пальцами в кольцах, кивнула.
– Отлично. Молодые люди, допивайте и доедайте, пора.
…Кабинетом оказалась небольшая комната с огромным письменным столом у окна, заставленная по стенам высокими, до потолка книжными шкафами. Множество разнообразных книг было на них, были еще с ятями, и на английском, и на немецком языке. На столе прибор покрыт пылью, книга «Аэродинамика» лежала, заложенная закладкой, и на самой закладке, и на обложке тоже был довольно толстый слой пыли. Видно было, что из всех здешних предметов чаще всего пользовались стаканом, стоящим тут же, на столе, и пустым ныне графином. Золотницкий, пригласив всю компанию войти в кабинет, выдавал последние инструкции:
– Сейчас вы, Мария Антоновна, закроете помещение изнутри, возьмете ключ с собой. Имейте в виду, я буду держать дверь на мушке.
– Хорошо, – чуть побледнев, кивнула она.
– Далее, дождавшись моего сигнала, вылезайте из окна. Помните, что и его я буду держать на мушке. Это ясно?
– Хорошо, – кивнул уже Анчутка.
– Фашист, – сплюнул Пельмень.
– Что вы задумали? – спросила Тихонова.
– Перестреляю из сада, – легко объяснил Золотницкий, – чтобы не следить в кабинете. Выполняйте мое распоряжение.
Закрылась дверь. Мурочка, вставив ключ в замок, повернула его. Потом, повернувшись, отправилась к окну. Было слышно, как шуршат по гравию шаги. Золотницкий приближался.
– Он и вас убьет, – негромко произнес Колька.
Тихонова зло шикнула, тут же, как бы смягчая грубость, поднесла палец к губам.
Под окнами послышался голос Золотницкого:
– Мария Антоновна, все готово?
– Так точно.
– Прошу на выход.
Тихонова легко вспорхнула на стул, потом на стол, совершенно бессердечно попирая каблуками чужие труды (которые, впрочем, и своему создателю стали не нужны). Замешкалась, стоя в оконном проеме, попросила:
– У меня колени трясутся.
– Идите ко мне. – Он протянул руки, Мурочка благодарно вложила в них ладошки, доверчиво сделала шаг с подоконника.
Они оба вдруг исчезли из виду, что-то грузно рухнуло, отчаянно завозилось. Потом грянул выстрел, второй, третий.
Колька крикнул:
– Ходу! – И все втроем ринулись в окно, вылетели один за другим, только выматерился, задев больную руку, Пельмень.
На траве извивался Золотницкий. Сгоряча показалось, что головы у него нет, но это Маша в своем черном платье, головой к его ногам, вжимала ее в землю, заламывая локоть. Валялся на траве бесполезный браунинг. Анчутка кинулся пузом на брыкающиеся ноги, Колька, ликуя, навалился на вакантную руку – на радостях, как всегда, увлекся, и взял на рычаг слишком резко так, что плечо хрустнуло, Золотницкий взвыл. Кто-то постучал Кольке в спину, точно в дверь:
– Тезка, не увлекайся. До суда не доживет.
Глава 19
Капитан Сорокин, подойдя к окну, глянул наружу:
– Надо же, светает, а все не видать Красной армии. Что ж, и так хорошо сидим, прямо чаепитие в Мытищах.
– Не надо чаепития, Николай Николаевич, – искренне попросил Анчутка.
– Да ладно. Хорошо перекусили, – вставил Пельмень, баюкая руку.
Машинально, надо признать. Золотницкий, пусть и вражина, все-таки рану обработал на совесть. Или Мурочка – ювелирный стрелок? Неясно, что точнее.
Сам Золотницкий сидел, растрепанный, с торчащим подворотничком, некоторые пуговицы на кителе оторваны с мясом, галифе в следах от травы и грязи. На запястьях наручники. И все-таки со спокойным интересом он разглядывал компанию: то безмятежного, свежего, несмотря на глубокую ночь, Сорокина и Кольку, у которого все еще пена с клыков капала, то Анчутку с Пельменем, которые просто сидели, ручки на коленках, полагая, что происходящее их мало касается. Налюбовавшись, Золотницкий вежливо спросил:
– Простите, товарищ капитан, нельзя ли мне вымыть хотя бы руки? С грязными противно.
– Конечно, – разрешил Сорокин, не поворачиваясь.
Хлопнула дверь в конце коридора, неравномерно простучали шажочки, темной кошкой проникла в кабинет Мурочка. Всю краску с лица она смыла и потому выглядела теперь как девчонка – старшеклассница, сбежавшая с уроков гулять в Нескучный сад. Один каблук от туфельки, пригодной лишь для прогулок по облакам, остался где-то там, на дачах, на платье образовался высокий, довольно рискованный разрез. Такой, что морально неустойчивый Яшка старательно отворачивался, чтобы не таращиться на эти длинные, стройные белые ноги.
Приметив это, Тихонова спросила:
– Николай Николаевич, нет ли у вас ниток?
Сорокин достал из ящика катушку ниток, которая топорщилась сразу двумя иголками, одна с белой, вторая с черной ниткой. Мурочка, поблагодарив, принялась возвращать себе почтенный вид.
– Мне бы в уборную, – напомнил о себе Золотницкий.
– Ах, да, – капитан достал бутылку, глянул с сомнением на свет, – могу предложить керосин напополам с бензином. Устроит, гражданин Золотницкий? Или вам ближе другое обращение? Господин, сэр, месье?
– Вполне устраивает обращение по имени и отчеству, – сообщил Золотницкий, – Владимир Алексеевич.
– Я помню. Прошу.
Военврач, плеснув из бутылки на платок, принялся тщательно протирать руки, палец за пальцем, орудуя ловко, точно всю жизнь оперировал в наручниках. Завершив процесс очищения, с легким поклоном поблагодарил. Сорокин, поставив бутыль на место, уселся за стол, откинулся на спинку стула.
– Что же, Владимир Алексеевич? Может, пока ждем, поведаете подробности? Нет-нет, мне-то они
