«Проектируя это, я думал об осенних ночах и желтых листьях».
Именно Асплунд в архитектурном манифесте 1930 года под названием «Acceptera» («Приятие»), написанном к выставке жилищного строительства в Стокгольме, поднял вопрос о том, как сочетать количество и качество, индивидуальное и массовое проектирование, который Аалто считал важнейшим. Идеальной социоархитектурной формой в представлении Асплунда была овальная, естественная в своей криволинейности древнеримская арена в Вероне, где горожане-зрители сидели плечом к плечу, как люди в кинотеатрах 1920-х годов, повсеместно от Берлина до Стокгольма и Ленинграда являвшихся символом новой демократии. Кроме того, как отмечает Йохен Айзенбранд, исследователь творчества Аалто с точки зрения органических концепций евро-американского авангарда (говоря конкретно – в связи с искусством художников Ханса Арпа, Ласло Мохой-Надя, Александра Кальдера и Фернана Леже, которых выставляла галерея «Артек»), в манифесте Асплунда речь шла и о региональном развитии: Европа В, то есть промышленные страны с угледобывающим сектором, должны были адаптироваться к сельскохозяйственной Европе А[52]. Модернистская культура могла действовать лишь в союзе с традиционной, иначе ее старт не имел смысла.
Асплунд, как демократ, идейно ориентировался на Петра Алексеевича Кропоткина и человеческие потребности ставил выше великих экономических трансформаций или правил свободного рынка, то есть пытался двигаться между советским и американским путями. Хотя, по всей вероятности, именно из Америки, от еще одного последователя Кропоткина – Льюиса Мамфорда, автора книги «Культура городов», Аалто мог воспринять мысль о том, что вопрос балансировки массового и индивидуального решается на региональном уровне, путем децентрализации власти и промышленности, через расселение индустриальных мегаполисов. Мамфорд в этом опирался на работу Кропоткина 1901 года о распределении производства и его сочетании с сельскохозяйственными коммунами[53].
Так, русским мыслителем, который вдохновлял Аалто, стал князь Кропоткин, не пригодившийся на родине, да и особенно нигде, оппонент Чарлза Дарвина и автор концепции всеобщей взаимопомощи как двигателя общественного развития. В 1962-м, будучи в Москве, Аалто попросил отвезти его в дом Кропоткина, заметив, что князь был другом его дядюшки (это, конечно, являлось чистой воды фантазией). Организаторы поездки сначала отнекивались, но потом свозили Аалто к особняку великого анархиста, где в 1920-е действовал музей, но, после того как Сталин вырезал анархистов, музей закрыли, а архивы Кропоткина попали в спецхран. Аалто, по его словам, сказал русским сопровождающим: «Повесьте мемориальную доску „Здесь жил Кропоткин“. Однажды он вам понадобится». (Через десять лет после его визита в пустующий дом въехало посольство Палестины: власти, которым Бакунин был понятнее, чем Кропоткин, позволили себе пошутить над отцом анархизма, представив в качестве его наследников боевиков ООП.)
Надо сказать, теория Кропоткина перекликалась с идеями финского просветителя Захариаса Топелиуса-младшего, который считал, что страны нуждаются во взаимопомощи не меньше, чем люди, ведь бог по-разному одарил их возможностями, и то, чего не хватает одним, в избытке есть у других. Сотрудничество Аалто и Мамфорда продолжилось летом 1939-го, когда вместе со шведским историком искусства и критиком Грегором Паулссоном Аалто предпринял попытку издать журнал под названием «Сторона человека», чтобы таким образом вмешаться в страшный геополитический расклад европейской современности. В материалах этого журнала, который Аалто собрал, но из-за начавшейся Зимней войны ни один номер не вышел, тем не менее выкристаллизовалась особая линия социокультурной политики северных стран, наиболее близкая социалистическому развитию. 30 ноября советские самолеты бомбили Хельсинки, и Аалто срочно переписал программу журнала, сделав ее дискуссионной, объясняющей, за что борется Финляндия. Так, предполагалось, что в третьем выпуске Мамфорд ответит на вопрос: «Является ли коллективизация социального организма единственной альтернативой буржуазному либерализму и унаследованным от него формам организации и культуры», а в первом Аалто хотел опубликовать портретную галерею финских бойцов и таким образом показать, что биологически невозможно «обобществить человека в чистую производительную силу». Как и в манифесте Асплунда начала 1930-х годов, речь шла о выборе пути между советской диктатурой и диктатурой коммерческих кругов, рынка, индустриального подхода и технократии.
Аалто не уставал повторять, что в Финляндии существует гармоничное сочетание индивидуализма и общественных интересов и в этом смысле она дает уникальный пример всему миру.
Также держаться «Стороны человека» означало отказаться от националистического выбора в пользу мировой культуры, и Аалто подтвердил это в 1941-м, когда финская национальная идея естественно была связана с утраченным и снова обретенным Выборгом; он же в статье «Об архитектуре Карелии» выдвинул понятие архитектуры региональной, не финской и не российской.
Аалто считал, что региональное, или местное, становится национальным и следом превращается в интернациональное. После войн 1940-х Финляндия достигла максимальных высот, двигаясь именно по этому пути, когда для государства важна была не националистическая риторика, а социальное и культурное развитие общества. Не случайно одно из главных событий второй половины ХХ века, которое ненадолго успокоило опасные волны мировой политики, – Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, прошло в 1975 году именно здесь, в Хельсинки, во дворце «Финляндия», построенном Аалто. Подписанная 1 августа Хельсинкская декларация гарантировала права человека, военное и экономическое сотрудничество, нерушимость границ. Аалто умер 11 мая 1976-го, и последние семь месяцев своей жизни мог, во всяком случае, утешаться тем, что «маленький человек», для которого он строил, именно в его стенах получил хотя и слабые, но все же какие-то гарантии своей жизни и от хищного капиталистического Запада, и от «развитого социализма» СССР.
Шедевры Аалто в Финляндии гармонично распределены между столицей и региональными центрами, как Турку и Выборг, или, после Второй мировой, – Иматра, Рованиеми, Ювяскюля. Они располагаются в небольших городах, как Сейняйоки, или поселках, как Сяюнятсало. Одним из любимых примеров организации жизни в статьях и лекциях Аалто выступает Делосский союз, объединение небольших греческих городов-государств. Союз суверенных полисов, в каждом из которых были свои сокровища. Греки хранили их в священном городе Делосского союза – Дельфах, который поразил Аалто своей красотой.
Форматировать жизнь регионов архитектор предпочитал с помощью, во-первых, муниципалитетов, которые он рассматривал не как дома власти, а как места собраний гражданского общества, во-вторых, церквей и библиотек и, наконец, театров. Перечисляю интересовавшие его типы архитектурных зданий: все они оформляли духовные сокровища полиса. Общественные здания он считал символами демократии, то есть домами для всех, вне зависимости от имущественного и культурного ценза, и, что особенно важно, общественные здания для небольших групп людей, в его понимании, по образной значимости ничем не отличались от общенациональных. Ожерелье таких зданий – условие формирования общества, как Аалто полагал, сплоченного «на большую глубину». Торговые моллы (а один из его учителей Сигурд Фростериус прославился постройкой универмага «Стокманн» в Хельсинки) он строить избегал, исключение сделал только для академического книжного магазина как раз напротив «Стокманна»,
