если в глазах у нее лопаются сосуды, а по спине бежит пот, если все ее тело кричит от переутомления? И что если эта женщина одета в васильковый хирургический костюм и у нее на груди именной бейдж? Надо ли ей и дальше стараться, если она и так постоянно пропускает перерывы, если в отделении не хватает мест, куда она может положить своих отчаявшихся, страдающих пациенток, если ей приходится заменять отсутствующих коллег, которые просто сдались и получили больничный, чтобы немного передохнуть от постоянных нагрузок? Стоит ли ей продолжать, если она не может ходить на детские дни рождения, родительские собрания, на рождественские концерты, если ей раз за разом говорят отменить свои планы, потому что «таковы нужды больницы»? Если во сне ей являются женщины, которым она не смогла помочь, и дети, которых она не смогла спасти, и если она просыпается по утрам от того, что у нее сердце колотится где-то в горле, – как же тогда?
Ухожу с работы
У меня не было конкретной причины это сделать – какой-нибудь катастрофы с пациенткой или неразрешимого конфликта с начальством. Я сама не отказалась бы ее иметь – внешнюю, по-настоящему весомую – и говорить: «Видите, вот в чем дело, вот почему». И вы бы меня поняли. Вы бы сочувственно покивали, читая следующие страницы, и подумали: «Да, конечно, она правильно поступила. Я сделала бы так же».
Когда я в тот вечер явилась на дежурство в приемное, шесть кроватей в палате были заняты, и еще восемь женщин с их раздраженными, беспокойными свитами сидели в комнате ожидания. Но правда заключалась в том, что у меня бывали дежурства и потяжелей. На этой неделе я уже отпрашивалась с работы из-за внезапно начавшегося приступа неукротимой рвоты. Хотя его удалось остановить, желудок у меня еще болел, и это, вкупе с ярким летним солнцем, пробивавшимся сквозь шторы в моей спальне, не дало мне, как обычно, подремать перед ночной сменой. Перед выходом из дома я влила в себя кофе, такой густой, что его можно было принять за патоку; стоя над раковиной, я опрокинула его в рот, словно рюмку текилы. При виде хаоса, творившегося в приемном, я порадовалась, что успела принять дозу кофеина, но зубы все равно тут же заломило, а перед глазами замелькали искры. Однако должна еще раз признать: бывало и хуже.
Стелла, вторая акушерка ночной смены, уже сидела на сестринском посту. Я порадовалась, что буду дежурить с ней; она никогда не теряла спокойствия, словно якорь среди бури, бушевавшей вокруг нас. Глаза наши встретились над стойкой, и прежде чем я успела что-нибудь сказать, она объявила: «Мы можем только то, что можем. Так что не торопись. Постепенно всех примем». Я попыталась улыбнуться, но челюсть меня не слушалась, и улыбка получилась похожей на гримасу.
В дневную смену дежурили Бетти и Мэдж, и хотя телефоны на посту постоянно трезвонили, они похватали свои вещи – Бетти сумочку, расшитую бисером, а Мэдж сигареты, спрятанные в ящике стола, – и по-быстрому сообщили, что нас ждет, прежде чем убежать.
– У меня были боксы один, пять, шесть и запасные, – сказала Мэдж. – В первом кровотечение на восемнадцатой неделе, первая беременность, посткоитальное. В пятом и шестом роды – в пятом вторые, в срок плюс семь, расширение шесть сантиметров, пузырь целый, в шестом вторые роды на тридцать шестой неделе, четыре сантиметра. В родильном ни одну не могут принять, потому что у них нет кроватей и нет акушерок, так что желаю удачи. В первом запасном сильная рвота, токсикоз на девятой неделе, фобия уколов, отказывается от капельницы, хоть ее и выворачивает наизнанку. Второй запасной – тридцать третья неделя, по телефону сказала про сильную боль в животе и диарею, но когда ее привезли, наелась рыбной запеканки и завалилась спать.
Она замолчала и перевела дыхание.
– Простите, девчонки. Мы сделали, что смогли.
Мэдж спешно пошла к выходу, пока мы не попросили задержаться и помочь.
Бетти уже стояла с ключами от машины в руке, готовясь доложить о своих пациентках; я так и чувствовала, как ей хочется скорей сбежать.
– У меня были боксы два, три и четыре, – начала она. – Во втором преждевременный разрыв плодного пузыря, схваток нет, загрязнение меконием второй степени, плохое самочувствие. На КТГ несколько децелераций, но ее тоже не берут в родильное, потому что не хватает акушерок.
Я глянула на Стеллу; она старалась хранить обычное спокойствие, но в ее глазах по мере того как Бетти продолжала свой отчет, все яснее читалась тревога.
– Третий бокс – подозреваемый холестаз, кровь отправили на анализ, но врач результаты еще не смотрел – все врачи в операционной уже несколько часов, так что слать им вызовы на пейджер не имеет смысла. В четвертом первые роды, начало схваток, бойфренд – настоящий говнюк. На этом все.
– Спасибо, – хором произнесли мы со Стеллой, хоть это и было скорее формальностью, чем подлинным выражением благодарности.
– Я завтра снова в дневную, так что увидимся утром, – бросила Бетти через плечо, исчезая за двойными дверями.
– Не опаздывай, – ответила ей Стелла, и мне показалось, что я услышала язвительное «Ха!», когда Бетти выходила из дверей.
Неумолкающий звон телефонов мешал думать и говорить. Мы со Стеллой переглянулись.
– Я беру боксы Мэдж, – сказала она.
– А я Бетти, – согласилась я.
Не говоря больше ни слова, мы приступили к работе.
Следующие пару часов слились у меня в голове в какое-то психоделическое разноцветье: кричащие рты и брызги крови так и крутились перед глазами. Я работала как черт – так у нас частенько говорят, – но чем сильней старалась, тем меньших добивалась результатов. Докторов нигде не было видно, родильное отделение не принимало новых пациенток из-за нехватки персонала и мест, делая исключение только для самых тяжелых, женщины продолжали стекаться в приемное, а телефоны звонили, каждый раз ударяя по нервам своими трелями. В пятом боксе родился ребенок, и Стелла приняла его, пока я спешно хватала с тележек медикаменты, зажимы, ножницы и полотенца. Роженица в шестом боксе возмутилась шумом. Бойфренд в четвертом пожаловался на то, что какая-то жижа течет по полу в их бокс из соседнего. В первом боксе не унималось кровотечение, во втором КТГ восстановилось после острой децелерации, которая на короткий момент отозвалась громким стуком по всей палате, а в третьем боксе пациентка в полный голос болтала по телефону на языке, которого ни я, ни Стелла не смогли распознать. В запасных боксах продолжались
