получилось, из-за особенностей поддувал печи. Они были опущены так низко, что диаметр колёс уменьшить не представлялось возможным.
[2] Напе́рсный крест — крест, носимый на груди (на пе́рсях), под одеждой или поверх неё, на шнуре или цепочке, надетых вокруг шеи.
Глава 20
Поскольку до конца поп меня так и не придушил, то я пришёл в себя довольно быстро. Очнулся я в каком-то темном помещении без окон, освещенном лишь одинокой горящей свечой, стоявшей на пошарпанном столе в дальнем от меня углу. Непереносимая боль прошла, только нещадно ломило все мышцы.
Но, так и должно быть. При судорожных припадках мышцы испытывают колоссальную нагрузку. А меня знатно так покорежило. Еще тупо пульсировала простреленная рука, но это для меня боль привычная, даже рядом не стоявшая с тем ужасом, который недавно пережить довелось.
Сопоставимая, разве что, со страданиями Акулинки — той старухи из моего времени, к которым мне довелось подключиться лишь на какое-то мгновение. А в церкви я словно бы заживо горел, хотя никакого костра рядом не наблюдалось.
Я сидел в крепкой металлической клетке, в прутья которой были искусно «вплетены» кованые символы христианской веры — кресты, рыбы, и монограмма из двух скрещенных между собой букв «Х» и «Р»[1], по краям которых разместились уже «заграничные» «А» и «ω», заключенные в круг.
Я ухватился за прутья, решив испытать их на прочность, но тут же получил такой мощный отлуп, как будто клетка была подключена к высоковольтной линии. Меня даже отбросило вглубь моего узилища, а перед глазами заплясали разноцветные зайчики. Больше я решил не рисковать, а дождаться моего пленителя.
Я отошел вглубь клетки и уселся на пол, обхватив руками колени. Наступившую тишину временами разгоняло только потрескивание горящей свечи, да едва слышное шебуршение мышей где-то глубоко в подвале.
Похоже, что помимо колдовского дара я заимел еще и неимоверно чуткий слух. Раньше таких вещей я попросту не различал. А возможно, что это именно дар таким образом перестраивал мои органы чувств, затачивая их под какие-то еще неведомые мне задачи.
Неожиданно до меня донесся какой-то шум, идущий с улицы — вроде бы собачий, перемежаемый звуками людских голосов — фрицы! Добрались всё-таки до меня, сволочи! Пусть, я и не мог всё расслышать — стены моей темницы были основательными, но человеческую речь я пусть и отрывочно, но распознавал. А уж голос попа я мог бы вычислить, даже находясь за более толстыми стенами. Уж очень он был низкий, «густой» и певучий, словно его обладатель не говорил, а читал нараспев псалмы.
— Ты есть видьеть бегущий партизан? — вопрошал на ломанном русском фриц. — Показывать нам — большой награда от командования Райх!
— Да вы шо, господа хорошие, — донесся до меня размеренный голос попа, от которого, казалось, сотрясались даже стены моей импровизированной тюрьмы. — Вы мне уже и так Храм Божий восстановить разрешили, и проповеди средь паствы проводить, а большей награды мне и не надобно. Я проклятых комиссаришек, что Господа нашего Всеблагого отринули, церкви порушили и за людёв-то не считаю!
Ну, вот, теперь точно приплыли. Сейчас сдаст меня фрицам, поповская морда. Одним ударом двух зайцев убьёт, падла: и ненавистного красного комиссаришку, повинного во всех его бедах и адского ведьмака — проклятую Создателем тварь. Ведь если я правильно понимаю, одна из его основных задач — беспощадно бороться с такими отрыжками преисподней, типа меня.
— Как только увижу кого подозрительного, герр офицер, так сразу к вам, в комендатуру, если сам заломать паразита не смогу.
Я представил себе взгляд того фрица-офицера, глядящего на русского батюшку снизу-вверх. Если он кого и не сможет заломать голыми руками, так это матерого медведя. Да и то, я бы десять раз подумал, на кого мне сделать ставку.
— Гут! Но помньи, Pfaffe (священник) — мы фсё фидеть ошень карашо! Бистро сообщать нам обо всех нарушений режим! — нещадно коверкая русскую речь, произнес немец. — Иначе мы тебья будьем немьножко вьешать на столб фонарья за шея — а это ошень-ошень неприятно и больно!
Голоса постепенно удалялись и вскоре я их уже не слышал. Надо же, я думал поп меня сразу сдаст немцам, и уже приготовился… Но бородатый здоровячок, похоже, решил разобраться со мной сам. Так сказать, по своим, церковным «понятиям». Не привлекая на свою сторону оккупационные власти. Похоже, что война с потусторонними силами, ему важнее попыток выслужиться перед фашистским режимом.
А то, что попик не понаслышке знаком с представителями «сил зла», мне стало ясно еще в тот момент, когда я попробовал вырваться из своей клетки. Ведь не случайно же она оказалась заточена именно под таких «тварей», как я? Конечно, не случайно! Вот не думаю, что в каждой церкви найдется такая интересная клетка. И этот здоровяк совсем не прост!
Прошло совсем немного времени, дверь в мою темницу распахнулась и в помещение грузно ввалился уже знакомый мне попик. Именно ввалился, вторгся, ворвался, ибо он оказался настолько мощным и здоровым, что просто тихонько войти не мог по определению. Даже половицы под его весом натужно заскрипели, когда он подошел к столу и вытащил «спрятанный» под столешницей крепкий табурет. Другой бы его тушу попросту не выдержал.
Поп с табуретом в руке подошел практически вплотную к прутьям моей клетки, поставил его на пол и уселся, не спуская с меня пронзительного взгляда. Пару минут мы играли с ним в гляделки, но никто из нас взгляда не отвел. Наконец здоровяк довольно хмыкнул, огладил длинную густую бороду своей лопатообразной ладонью и тягуче произнес:
— Не из пужливых, значит, ведьмачок? Или совсем еще тупой?
— Слышь, дядя, — осознанно копируя спокойную манеру разговора собеседника, ответил я, — ты если прибить меня хочешь — давай, действуй. Но оскорблять я себя не позволю!
— Ишь, какие мы гордые и ерепенистые, — раскатисто хохотнул поп. — Если бы хотел, еще в церкви бы пришиб…
— А что остановило? — Мне действительно стало интересно выслушать доводы этого «батюшки» на мой счет. — И фрицам не сдал, хотя легко мог.
— Мог. — Согласно кивнул огромной и гривастой головой поп. — Но я, прежде, выяснить хочу, откель ты такой в наших краях взялся?
— А мне какой интерес перед тобой открываться, уважаемый? — Я решил пока что не лезть на рожон, и прощупать почву.
Авось, выкручусь, как-нибудь. Попик этот, на первый взгляд, абсолютно не выглядит отмороженным
