А возможно, я, да и Кливленд, был слишком самонадеян, считая, что Флокс позволит мне вернуться. Возможно, она говорила о разрыве потому, что это и был разрыв.
— Кливленд, а ты правда спокойно смотришь на та…
— На что?
— Ну, на то, что я… что я, возможно…
— Педик? — Он положил письмо на книгу По и встал, потягиваясь, раскинув руки так широко, будто собирался обнять весь надвигающийся вечер. Одновременно он умудрился зычно рыгнуть и испортить воздух. — Ого! Вот так потянешься ненароком и взорвешься!
— Ха!
— Педик, как мой лучший друг? Как мой отец?
— Э…
— На самом деле, Бехштейн, я не считаю тебя педиком. В моем извращенном представлении ты просто валяешь дурака из-за этой гормональной свистопляски. Валяй, тебе будет полезно отдохнуть от Жрицы Злой Любви. Позвони ей, как там она сама пишет, «когда все пройдет».
Я запротестовал, утверждая, что в действительности все гораздо серьезнее, чем ему кажется. Я хотел объяснить, что чувствовал к Артуру, но вспомнил, как он недавно вяло изъяснялся в любви к Джейн, и промолчал. Он встал передо мной, спустившись на несколько ступеней, и я почти не видел его лица в сгустившихся сумерках.
— А чем ты занимался прошлой ночью? — спросил я, ожидая услышать очередную историю о возлияниях и безудержном веселье.
— Вчера ночью, — проговорил он, наблюдая, как горизонт наливается пурпуром, — я научился отключать систему сигнализации.
— Боже!
— Правда, здорово?
— Нет! На хрена?
— Так, для общего развития. А ты-то сам как думаешь? Для того чтобы проникать в дома. Пуну принадлежит пять ювелирных магазинов в Мон-Вэлли.
— Он же скупщик краденого.
— Причем самый крутой, Бехштейн.
— И ты собираешься для него воровать. — Я встал.
— Точно, и еще как. Кроме шуток, я буду как Кэри Грант в «Поймать вора».
Я бросился бежать прочь от своей квартиры, проскочил мимо него и, уже одолев половину ступенек, обернулся к Кливленду, который высился неясной тенью в свете, лившемся из далекого окна.
— Кливленд, это противозаконно! Это называется взлом. Взлом! Тебя за это могут посадить!
— Тихо! — Он спустился ко мне, и мы замерли друг против друга в напряжении. — Содомия, — произнес он.
Последовала долгая пауза, в конце которой он развернулся и сошел по ступеням к подножию лестницы.
— Я же не распсиховался и не стал вести себя как идиот, правда? — громко прошептал он. — Хотя мог бы. Ты вроде даже ждал чего-то подобного. Так почему ты просто не позволишь мне заниматься тем, чем я хочу, а я не буду мешать вам, мальчики, и, может быть, тогда мы сумеем остаться друзьями. — Он пошел было прочь от меня, но повернулся и прошептал: — И не воображай, что сможешь меня остановить. — Он схватил меня за плечо и больно сжал его. — Только попробуй меня сдать. — Он встряхнул меня. — Только попробуй проболтаться своему сиятельному папочке.
— Кливленд!
— Тихо! Потому что я тоже могу кому-нибудь проболтаться о тебе. — Хрустнув суставом, он отпустил мое плечо, и я упал навзничь на ступени.
— Ради всего святого, Кливленд, — прошептал я.
Он смахнул волосы с глаз. Казалось, его что-то смущало.
— Ну и ладно. Спасибо за сэндвич с сыром. Спокойной ночи.
Я смотрел, как он удаляется, мелькая в пятнах фонарного света, и с каждым разом как будто съеживается: большущий, большой, поменьше — и ничего. Потом я вернулся домой, включил верхний свет и лампу над крыльцом. Я стоял посереди гостиной, раздраженно засунув руки в карманы. В левом моя рука нащупала обрывок бумаги. Я развернул его — это была салфетка для коктейля, которую Кливленд оставил в баре; она прилипла к влажному боку моего пивного бокала в день нашей первой встречи с Карлом Пуники. Я рассматривал два слова, написанные на клочке: «Надо подумать» — и внезапно вспомнил о письме Флокс. Сердце ухнуло вниз. Снаружи у ступеней не было ничего, кроме туч ночных мотыльков, которые слетелись, чтобы расшибить свои головы о лампочку. Наверное, Кливленд схватил письмо в темноте, когда нагнулся за книгой. Завтра утром я ему позвоню и все улажу. Я снова вернулся в дом и долго кружил по комнате. Потом читал старые газеты, потом снова кружил. В конце концов я вновь полез в карман и вытащил монету. Орел — Флокс, решка — Артур. Выпал орел. Я позвонил Артуру.
20. Жизнь на Венере
Мы спали вместе. Утром Артур вставал и собирался на работу, копаясь в сваленной кучей нашей с ним одежде. Засовывал голову под кран над раковиной и хлопал на прощанье дверью. После его ухода я растрачивал роскошь свободного часа на купание в ванне, попиравшей пол когтистыми лапами ножек, и прочие странности. Нам жилось хорошо. Артур готовил изумительные ужины, в холодильнике всегда были блюда из макарон в цветах итальянского флага, несколько бутылок изысканного вина, каперсы, киви, рыба с гавайскими названиями, о которой я раньше и не слышал, и спаржа. Ее Артур любил больше всего остального и хранил в больших, стянутых резинкой пучках, которые неизменно называл «педиками». Грязную одежду мы отправляли в прачечную, и нам возвращали ее как подарок, завернутой в голубую бумагу. А еще мы при первой же возможности отправлялись в постель. Я не считал себя геем. Я вообще редко размышлял о своей сути. Но весь день, с первого светлого мгновения, когда я утром открывал глаза, и до последней, темной секунды, еще отмеченной ощущением теплого дыхания Артура у моего плеча, я был взвинчен, полон энергии и очень напуган. Город опять был новым и по-новому опасным. Я шнырял по улицам, избегая смотреть на встречных, как шпион, продавшийся вожделению и счастью и вынужденный хранить свой секрет, постоянно готовый сорваться с языка.
Состоятельная молодая пара, которая должна была вернуться в последний день июля, наняла чернокожую женщину, чтобы та убирала в их доме. Женщину звали Велва. В одно прекрасное утро — единственное утро среды, которое я провел в Доме Предсказательницы Погоды, — в восемь часов, она вошла в спальню и взвизгнула. После пары секунд увлеченного наблюдения Велва выбежала из комнаты, крича, что просит прощения. Мы с Артуром отпрянули друг от друга, расслабились и засмеялись. Потом закурили и принялись обсуждать стратегию.
— Может, мне стоит спуститься вниз, — высказал он предположение.
— Только штаны надень.
— Что она будет делать? — размышлял он. — Я недостаточно ее знаю, чтобы предсказать последствия. Чернокожие всегда оставались для меня загадкой.
— Возьми трубку.
— Зачем?
— Вдруг она звонит в полицию.
— Или в «скорую».
Я тут же представил, как мои толстые друзья из «Бордуок», прикатившие на сантранспорте, начинают подсоединять электроды к апоплексической туше взбешенной уборщицы, которую хватил паралич посреди гостиной. Артур поднял трубку, послушал и положил ее обратно на рычаги.
