достаточно качественно. Или нет? Повторяю в третий раз: все свободны! – Он положил перед собой телефон. – Когда мне что-то понадобится, я позвоню. Вон!
Охранники, включая Седого, вышли за дверь.
– Наконец-то, – сказал Дядюшка и посмотрел на меня, как будто призывая в свидетельницы вопиющей нелепости происходящего.
Я сочувственно кивнула:
– Не завидую вам, мистер Соронс. Собственная бестолковость переносится намного легче, чем бестолковость других.
Он улыбнулся, обнажив ряд безупречных вставных зубов.
– Вы явно знаете, о чем говорите, мисс. Н-да… Симпл уверяет, что из вас двоих бестолковы именно вы, в отличие от вашего друга. Хотя у меня сложилось иное впечатление. Но, возможно, я ошибаюсь. Н-да… Как вы полагаете?
– Полагаю, что мистер Симпл прав, – совершенно искренне заверила я. – Мой партнер всеми силами старался отговорить меня от этой авантюры.
– От авантюры… от авантюры… – задумчиво повторил старик, вглядываясь в лежащий перед ним листочек с моей запиской. – «Кто такой Джон Голт?» – это ведь вы написали, верно?
– Я. Я всё это затеяла, мистер Соронс. Только я. Он тут ни при чем.
Дядюшка Со пропустил мои слова мимо ушей.
– Я всегда думал, что Джон Голт должен быть женщиной, – сказал он. – Собственно, он и был женщиной. Н-да… Вы ведь знаете, как звали автора той книги про Атланта?
Я покраснела. Ужасно неловко признаваться, что ничего не знаешь о предмете, который берешься представлять.
– Э-э… эм-м… Эйн… э-э… Рант?
Он рассмеялся:
– Вот как! Вы не читали ее книги! Да что там книга… Вы даже не в курсе ее имени! Кто-то рассказал, да? Кто же? Вряд ли это был ваш партнер: он тоже не выглядит читающим персонажем. Тогда кто? Не хотите говорить? Ну и не надо – расскажете потом. Н-да… В этой комнате все становятся предельно откровенными.
Мое смущение сменилось злостью. Вот ведь чертов старый хрен! Задолбал уже с этими своими «н-да»! С другой стороны, чем больше он болтает, тем лучше. По крайней мере, отодвигается знакомство с операторами «Комнаты правды». Не знаю, как Мики, а я наверняка выложу этим гадам все, что знаю. Какой смысл терпеть пытки, если итог известен заранее? И потом… вдруг старик прикажет сохранить нам жизнь? Не зря ведь Симпл говорил, что это наш единственный шанс… Значит, надо попробовать. Надо хотя бы выманить Дядюшку на диалог, на человеческий контакт… а там – чем черт не шутит?
– Да нет проблем, мистер Соронс, – сказала я, взяв вызывающий тон. – Стыдно признаться, но книгу мы действительно не читали. А что касается того, кто нас надоумил… вы все равно никогда не слышали об этом человеке. Что вам даст его имя?
– Ну, не даст, так не даст. Но отчего бы не попробовать? Кто же этот Колумб, открывший вам Америку и Джона Голта?
– Рав Каменецки из Бней-Брака! – выпалила я. – Вы небось и города-то такого…
– Да что вы говорите? Рав Каменецки? – с неподдельным интересом перебил Дядюшка Со. – Вот уж никогда не подумал бы, мисс. Н-да… Хотя что это я называю вас «мисс»… Ведь от вас обоих за милю несет Израилем: внешность, акцент, хуцпа… Давайте я буду называть вас родными словами идиша: мейделе и ингеле. Согласны? Вы ведь в курсе, что это значит? Откуда происходят ваши семьи? Из России? Из Польши? Ну не из Марокко ведь… Вот вы, ингеле, откуда?
– Из бригады «Голани», – буркнул Мики.
Он явно не горел желанием общаться со стариком. Тот рассмеялся:
– Что ж, «Голани» тоже вполне легитимное происхождение. А вы, мейделе?
– Из Джей-Эф-Кей.
– Непосредственно из аэропорта? – удивился Дядюшка. – Н-да, бывает и так. А вот я, представьте, из Будапешта. А рав Каменецки – из местечка Пётркув-Трыбунальски, недалеко от Лодзи. Он так часто повторял это непроизносимое польское название, что я запомнил на всю жизнь. Сейчас-то мы с ним практически одного возраста, а тогда разница в три года казалась пропастью. Н-да…
– Так вы дружили с равом?
– Ну, в то время он не был равом. В рабочем лагере Бухенвальда его звали Янек, и дружил он, скорее, с моим братом Нафтали. Им было по восемнадцать, мне пятнадцать, но с виду года на два старше. Выгодный возраст для селекции налево, в качестве производительной силы. Все наши родные – кто старше, кто младше – пошли направо, в душегубки. Семья Янека – в Треблинке, наша с Нафтали – в Аушвице. Н-да… В общем, довольно старое знакомство, не так ли? Лет этак двадцать назад я хотел навестить его в Бней-Браке, но мне сказали, что прием только по записи. Мне – по записи! Мне, на чей телефонный звонок без задержки отвечает любой президент и премьер-министр! Как вам это нравится? Я спросил, на какое число можно записаться. Они назвали мне дату примерно через полтора года…
Старик развел руками.
– А мне – на послезавтра, – позлорадствовала я. – Да еще извинились, что завтра не получается.
Дядюшка Со завистливо покачал головой:
– Ну вот, видите, насколько вы важнее меня. Выходит, не зря я решил на вас посмотреть, перед тем как… гм… В общем, меня так и не удостоили чести лицезреть бывшего лагерного дружка. Наверно, надо было соглашаться на полтора года, но я решил обидеться. Не потому, что уже тогда был самым богатым и могущественным человеком в мире. В конце концов, совместное прошлое тоже кое-что да значит… н-да… – он снова подобрал со стола мою записку. – Н-да, Джон Голт. Я прочитал книгу Алисы в пятьдесят девятом году, почти полтора десятилетия после Бухенвальда.
– Алисы? – переспросила я. – По-моему, ее звали иначе. Эйн как-то там…
– Айн Рэнд – псевдоним, – перебил меня он. – Близкие друзья, и я в том числе, называли ее по настоящему имени: Алиса Розенбаум. Великая женщина, настоящий Джон Голт. Ты, мейделе, ей в подметки не годишься, хотя и смеешь называть себя Джоном. Н-да… Типичная израильская хуцпа. Что ж, вот и поговорили.
Он побарабанил пальцами по столу и потянулся к телефону. Наигрался, сейчас позовет своих псов, поняла я.
– Можно задать вам вопрос, мистер Соронс?
Дядюшка с сомнением взглянул на меня; мыслями он уже был где-то в другом месте.
– Спрашивайте, – проговорил он после некоторого колебания. – Могу ли я отказать женщине, которую сам рав Каменецки принял всего через два дня?
– Зачем вы это делаете?
– Что «это»?
– Ну вот… всё это! – выпалила я. – Зачем даете деньги террористам и бандитам? Для чего вам ублюдки вроде Маккалифа и Туты? Что у вас общего с фашистами из «Антифа» и с расистами из BLM, если вся ваша семья погибла во время Катастрофы? Вы ведь мальчиком пережили лагеря нацистов… И если эта Алиса была вашим другом, почему вы против Джона Голта?
Дядюшка Со улыбнулся и отложил телефон.
– С чего вы взяли, что я против, мейделе? – сказал он. – Я за. Категорически за. Просто для этого еще не пришло время. Сначала надо устроить потоп.
– Потоп? Какой потоп?
– Всеобщий, мейделе. Всеобщий потоп. Прежде надо утопить всю человеческую мерзость, чтобы затем немногие уцелевшие могли выбрать своего Джона Голта и начать все заново. Видите ли, я дал клятву своему брату Нафтали, когда он умирал от истощения в Бухенвальде за две с половиной недели до прихода американцев. Нафтали просто не дотянул. Янек – теперь рав Каменецки – был очень раздосадован и зол. Зол на меня. «Что ты ревешь, шлимазл?! – кричал он. – Знаешь, почему Нафтали умер? Он каждый день отдавал тебе треть пайки. Только не притворяйся, что не знал!» Но я действительно не знал, мейделе. Брат втирал мне, что получает хлеб за починку одежды: он умел шить. Я действительно не знал, н-да…
Он замолчал.
– И вы поклялись… – осторожно напомнила я, выждав приличную паузу.
– Что? – рассеянно переспросил старик. – Поклялся? Ах да, поклялся. Нафтали взял с меня клятву мстить. «Отомсти за меня, – сказал он. – За маму и за отца. За Срулика, Басю, Дова-Бера, Липу-Зеева, Фейгу и Менахема-Мендла. За нашего великого деда – раввина Люблинской йешивы. За наших дядьев, теток и их детей – наших двоюродных братьев и сестер». Перед смертью он подсчитал их, мейделе, – только самых близких. Вышло пятьдесят девять человек, считая его самого. Я был шестидесятым, единственным уцелевшим. И я, конечно, поклялся. Да и кто бы не поклялся на моем месте?
– Тогда совсем непонятно, – сказала я. – Вы ведь мстите не тем, кому надо мстить…
Старик медленно покачал головой. В его выцветших серо-голубых глазах загорелся недобрый огонек.
– Не тем, а? – с напором повторил он. – А кто «те»? Разве Гитлеру не помогала вся Европа? Разве украинские, русские, литовские
