разъяснить. А что, женщина в нашем советском обществе не может спокойно зайти к мужчине без… инсинуаций? Я давно знаком с супругами Нанберг. Мы приятели.
Мы осмотрели его вещи. Кравцов пытался замыть пятна на одежде, и зря. Есть способ определить присутствие даже незначительного количества крови в ворсе ткани. Раствор из лимонной кислоты, бария и бензидина. Я опробовал его не раз. Изъяли окурки, сорт папирос совпадал с найденными в каюте. В шкафу нашли те самые сапоги, с каблуками с набойкой. Но, главное, пистолет, из которого он застрелил Нанберга, пытаясь имитировать его самоубийство.
После финала
Весна принесла оттепель, река, переполнившись, взломала ледяной панцирь. Подула «верховка»[33]. Льдины и потоки воды помчались вниз по течению, снося пирсы, лодки, разбивая опоры старого моста. Повсюду на афишных тумбах пестрели плакаты Добролета. «Всем, всем, всем. Тот не гражданин СССР, кто Добролета не акционер!» В милиции обсуждали небывалый успех: наконец удалось взять почти всех из банды Медика. Справились, в общем, просто, без лишней стрельбы, подсунув наркотическое средство в бутылках. Наполняя их, я немного опасался, что бандитов насторожит вкус, но эти граждане пили и «ханжу»[34], разбавляя квасом, так что все прошло, как задумывали.
Лестница к моей комнате раскачивалась на ветру, пришлось схватиться за перила.
Жена настройщика предложила поужинать.
– Устал, простите.
– Есть – не работать, намажьте и кушайте!
Но я все же отказался. Придерживая карман с бутылкой коньяка, шагая вверх по шатающейся, как палуба, лестнице, я различал свет в верхних этажах, он манил, как луч маяка. Тянуло влажным ветром с реки. Вот ведь, бывает, что какая-то песенка или строчка вдруг застрянет в мыслях, как заевшая пластинка. Идет по кругу, все повторяется, не отстает. В такт шагам стучали слова «перешагни, перескачи, пе-ре-лети». Есть верный способ отвязаться, убрать пластинку в конверт, – нужно только вспомнить всю мелодию целиком. Но я не мог. Строчки прыгали в голове. На галерею из приоткрытой двери моей комнаты неожиданно выпала полоса света. Остановившись, я качнул дверь. На кровати, сложив на коленях руки, сидела Вера Леонтьевна Шарф. Рядом, на темной сумочке, лежал револьвер. Когда я зашел, она вскочила.
– Простите, здесь больше негде сесть. Я вас ждала.
Моя сторожевая собака Брегет пропустила гостью не тявкнув. Впрочем, тактика у мопса была одна и та же, – кто бы ни приходил, он с презрением смотрел на визитера и лез под стол.
– Я ведь все время думала, что это Леон. Что это он что-то сделал с Агнессой. И молчала. Вы не представляете, как мне стыдно.
– Не вам одной.
Мы помолчали. Я понимал, что Вера Леонтьевна пришла за ответами. Придется их дать. Так почему не сейчас…
– Думаю, у Агнессы и этого самого Кравцова все началось как интрижка. Возможно, еще в Армавире, но не уверен. Агнесса со временем втянулась в отношения, может, даже влюбилась. Она, но не Кравцов. Не в ее характере было оставаться на вторых ролях, вы об этом знаете лучше меня.
Вера Леонтьевна кивнула. Она сидела, неловко устроившись у стола, крутила стакан с остывшим чаем.
– Да, Несса не терпела бы, что к ней относятся несерьезно.
– Кравцову было удобно – приятное с полезным. Он узнавал от нее о делах стройки. Нанберг действительно нанимал служащих без особой оглядки на происхождение, но и других взять негде. Да и бюрократия ему не давалась. Кравцов понял, что на волне чисток можно обстряпать крупное дело, которое поможет его карьере. Подвел Леона под монастырь.
Лицо Веры сморщилось, прямые черты смялись, став вдруг отчаянно некрасивыми, почти больными. Я не знал, чем ее утешить. Казалось, я понимал Нанберга. Человека, который считал, что нужно бросать себя в огонь – и при этом… страдать. А вот кончилась Гражданская, погасло пламя, и уже не пойдешь кавалерийской атакой. Новый мир. Вера вдруг заговорила:
– Я видела, как он мечется. Он сам сначала поверил, что он убил. Хотел вспомнить, и – боялся. А я, вместо того чтобы помочь, расспросить, тоже поверила. Что он виноват. И прислугу рассчитала, отправила в станицы, только чтобы вы не расспрашивали никого о скандалах! Я думала, молчание убережет. Оно и уберегло – меня от того, чтобы поступить как порядочный человек.
Вера наклонилась, спрятала лицо в ладонях. Сквозь сжатые пальцы я слышал:
– Господи, если бы я только поговорила с ним начистоту, может быть…
– Вы поступили правильно. Пытались уберечь близкого человека. Вы ничего не могли сделать. Он тоже молчал и хотел все решить сам.
– Я ведь замечала, каким он приходил со службы, с собраний. Он думал, Несса – это настоящее. А оказалось, что и Нессе верить нельзя.
Она задумалась, всхлипывая.
– И розы платья вашего цветут. Вы плачете, Агнесса, вы поете… Леон любил этот романс.
– И вы не плачьте, давайте я вам принесу…
Но она перебила, удержав меня за руку:
– Я виновата не только в этом. Я знала, куда он уходит той ночью, но опять ничего не сказала. Он взял с меня слово ничего не говорить вам!
Вера немного успокоилась. Я хотел не говорить, но она настаивала, расспрашивала.
– На пароходе Кравцов думал, все прошло гладко. Она ведь всем говорила, что едет с мужем, в лицо его в городе знали мало. Он решил, что картина для стороннего человека будет ясная. Муж с женой и никакого третьего. Но в каюте они поссорились. Агнесса приехала на пристань взвинченная. Потребовала объясниться немедленно, угрожала сказать мужу. Настаивала, чтобы Кравцов взял ее с собой, когда утвердят его назначение на должность в Москве. Безусловно, ему скандал с Нанбергом да и жена с таким прошлым были абсолютно некстати, даже больше.
– А Леон никогда! Ни разу ее не попрекнул прошлым. И ведь он так любил ее! Бывало, поспорят утром, а вечером уже он обязательно привезет халву или немецкий марципан. Она любила, а такое даже в нэпманских лавках сложно найти – ну, он объедет все, купит.
– Кравцов, само собой, утверждает, что задушил ее в порыве аффекта ссоры, но врет определенно. Ведь мы проверяли его среди прочих немногих знакомых Агнессы и Леона, но он заранее устроил так, что все решили, будто в городе его не было. Подготовил алиби.
Вера Леонтьевна тихо слушала не перебивая.
– Митинг в Новочеркасске, но появился он там только в самом начале. В общем, он настаивал, что прижал ее, чтобы не кричала. Не рассчитал сил. Когда бочки вспыхнули, он еще плеснул из ведра, что стояло на палубе. После пожара сразу же уехал. Возвращаться опасался,
