и пальчиками по бедрам и бокам водит, окончательно убивая. Сука… Я труп просто. – Не-не, все, стой, не могу больше, – отрываюсь от Оли, нужен перерыв в несколько секунд, я еще не хочу кончать, я хочу Олю. – Ты точно ведьма. – Наклоняюсь, целуя, и падаю сверху на Кроху, прижимая ее к кровати.
Целую шею, губы, на пару минут теряюсь, зацеловывая и зализывая грудь и соски. А Оля стонет, шепчет что-то, волосы до сладкой боли тянет, и я кайфую, что ее от нашей близости уносит так же, как и меня. Говорю же, что созданы друг для друга.
– Крох, резинки же нам не нужны больше? – Я помню ее слова о том, что она на таблетках, но мало ли.
– Не нужны, – на выдохе стонет, и я улыбаюсь. О да. Это снова будет горячо.
Кидаю под бедра Крохи подушку, чтобы кричала погромче от ощущений, притягиваю к себе ближе и толкаюсь внутрь, умирая еще раз.
И Оля кричит, как я и хотел. Постельное в кулаках сминает, от удовольствия жмурится, глаза закатывает и кричит так сладко, что жить хочется. Теряется в пространстве, я и сам едва ли понимаю происходящее, просто наклоняюсь, целую, толкаясь еще сильнее, и чувствую острые ногти на своих плечах, оставляющие новые царапины.
– Тош, господи! – кричит Кроха и выгибается, кончая через пару секунд. – Остановись, прошу, стой! – шепчет обессиленно, дрожа в оргазме, и я замираю внутри, наслаждаясь удовольствием моей девочки. – Боже, я ног не чувствую, остановись, сумасшедший…
– Мы только начали, – хмыкаю, но все же жду, пока она немного придет в себя.
И мы реально только начали. Потому что я дико соскучился.
Глава 31
Оля
Мне так тепло. Я сплю всю ночь так крепко, словно после пачки снотворного. Но никаких таблеток я не пила, потому что Антон действует на меня лучше любых лекарств. От всего лечит. От израненного сердца, от потухшей веры в мужчин, от плохого настроения и даже от бессонницы. Потому что обнимает крепко и, даже спящий, меня то в затылок, то в лоб целует.
Утром мне становится очень жарко, хочется проснуться и подышать в открытое окно, выпить воды или, еще лучше, принять душ, чтобы избавиться от невыносимой духоты.
Я пытаюсь вылезти из-под одеяла и наверняка Антона, который закинул на меня руки и ноги, заставив умирать от жары, но никакой тяжести не ощущаю. Только жар все нарастает, словно около меня горит камин и я пытаюсь сделать что-то, чтобы охладиться, но не понимаю, что нужно. Дышу тяжело, даже в груди давит от слишком глубоких вдохов. Внизу живота чувствую какие-то волны, губы пересыхают, и, когда наконец-то вырываюсь из лап сна, тут же громко вскрикиваю и выгибаюсь в спине. Потому что на мне нет никакого одеяла и горящего камина рядом нет, а вот Антошка, удобно устроившийся между моих ног и крепко держащий меня за бедра – есть.
– Антош, что ты… – говорить невозможно практически, с трудом ворочаю языком, в отличие от Ковалева. Он языком владеет явно получше меня, даже дар речи из-за него теряю.
Он держит крепко, чтобы я не ерзала, и отрываться от своего занятия явно не собирается, а я с уверенностью могу сказать, что это самое лучшее утро за последнюю вечность.
Мне так хорошо, что непроизвольно слезы текут от сумасшедших эмоций, я кусаю себя за палец, чтобы не кричать очень громко, и, не выдержав, в порыве слишком яркого удовольствия хватаю Антона за волосы, то ли оттолкнуть пытаясь, то ли притянуть еще ближе.
Он одной рукой хватает меня за грудь и сосок между пальцев зажимает, а у меня искры перед глазами от контраста нежности и легкой боли. Попытки быть тише уходят к черту, я кричу имя самого лучшего мужчины на свете, когда к языку и губам он подключает не менее проворные пальцы и словно специально не отрывается от меня, убивая окончательно.
– Тош… Тош, боже!
Вскрикиваю и дрожу, словно сижу на электрическом стуле, пальцы ног сгибаются до хруста, а рукой чуть не рву простынь, сходя с ума от сильнейшего оргазма.
Антон пытку не прекращает, медленно двигается еще около минуты, продлевая мое наслаждение, а потом с улыбкой кота, объевшегося сметаны, поднимается по моему телу поцелуями и, останавливаясь у губ, тихо шепчет:
– Доброе утро, мышка.
Я улыбаюсь наверняка глупо, потому что счастье топит меня без права вырваться на сушу, и целую Антона. Обнимаю крепко, и руками, и ногами, не готова еще его отпускать, еще очень хочу почувствовать его.
Давлю ногами на бока сильно, и Антон понимает, переворачивая нас, чтобы я оказалась сверху. Смотрит на меня жадно, как всегда, руками кожу на ягодицах сжимает, и вижу, что с трудом держится, чтобы снова все в свои руки не взять, но отчего-то терпит, позволяя мне руководить.
– Между прочим, – говорю, ерзая на бедрах Антона, ощущая, как сильно он возбужден, – я очень сладко спала.
– А проснулась не сладко? – ухмыляется, спуская по ногам боксеры и тут же толкается в меня снизу, забирая инициативу обратно себе.
– Эй! – возмущаюсь со стоном, надавливая руками на грудь Антона. – Дай поруководить немножко.
– Ну давай, Крох, – говорит хрипло, и от этого голоса у меня еще одна волна возбуждения по спине прокатывается, – руководи.
Он убирает от меня руки, закидывая их за голову, и улыбается так нагло, что все волоски на голове дыбом встают. Приподнимаюсь медленно, так же осторожно опускаясь вниз, и Антон рычит, наверняка уже жалея, что разрешил мне побыть главной. А мне хочется поиздеваться немного, так по-женски хочется испытать его выдержку, что я еще пару минут двигаюсь в критически медленном темпе, сжимая руками свою грудь и тихонько шепча, как мне хорошо с Антоном.
И через две минуты мое главенство заканчивается, потому что зверь внутри Ковалева терпеть эту пытку явно больше не намерен.
Антон переворачивает нас, сжимает мои запястья своими руками и вколачивается сильными рывками, с рычанием обещая отшлепать меня за все издевательства.
А я, в общем-то, совершенно не против.
Поэтому стону, не сдерживаясь, и кусаю губы того, рядом с кем чувствую себя как никогда прекрасно, отдаю ему всю себя без страха и кончаю одновременно с ним, слившись в сладком поцелуе.
Я хочу начинать так каждое утро.
И только с ним.
* * *
Готовлю самый странный завтрак в жизни, потому что вместо привычных для меня блинчиков, сырников и каши у нас… жареная
