Инга провела меня в гостиную с мягким белым диваном, маленьким круглым столиком и креслами. На стене висело большое зеркало в полный рост, отражавшее противоположную стену с одной-единственной картиной, выполненной в стиле импрессионизма. Автора назвать затрудняюсь, но уверена, что это не репродукция, а подлинник.
– Присаживайся, – Инга кивнула на белоснежное кресло, сама опустилась на диван. – Что у тебя за идея?
– Прежде чем рассказывать свой план, мне придется кое о чем тебя спросить, – произнесла я.
Ясминская нахмурилась.
– Что еще ты хочешь знать? И почему каждая наша встреча начинается с допроса и заканчивается допросом?
– Потому что я – твой телохранитель, – терпеливо объяснила я. – А телохранителю надо рассказывать все, ровно как адвокату. Или лечащему врачу. Например, психиатру.
Лицо Ясминской оставалось непроницаемым, только в глазах промелькнул явный испуг, а кожа сравнялась цветом с белоснежной одеждой и мебелью.
Не сводя с Инги внимательного взгляда, я положила на стол заранее приготовленную визитку Ольги Юрьевны Яковлевой, а потом тихо проговорила:
– «Микалит» – это препарат, который применяется не при мигренях. Его назначают людям, страдающим биполярным расстройством, шизофренией или эпилепсией. Можешь ничего не сочинять – лгать бесполезно, мне все известно. И, естественно, от меня о твоем заболевании не узнает ни одна живая душа. Я умею хранить секреты, можешь мне верить.
– Ольга Юрьевна тоже говорила, что вся информация, которую я ей сообщаю, остается между нами, – прошептала Инга.
Я кивнула.
– И она сдержала свое обещание. Мне Яковлева ничего про тебя не сообщила, можешь не беспокоиться. Я сама обо всем догадалась.
– По названию таблеток, которые у меня вчера выпали? – предположила Инга.
Я пожала плечами.
– Препарат внес окончательную ясность в мои подозрения, – пояснила я. – Я внимательно наблюдала за тобой и сразу поняла, что ты не до конца честна со мной. Как ты можешь убедиться, скрывать от меня что-либо бесполезно – я и сама могу все узнать. Вот только зачем зря тратить время? Если бы ты мне сразу призналась в том, что наблюдаешься у психиатра, мне не пришлось бы ломать себе голову и размышлять, что с тобой произошло позавчера. Врать собственному телохранителю – дело опасное, и прежде всего для тебя.
– Я понимаю… – Инга кивнула. – Просто… просто об этом никто не знает. Даже Вадим поначалу не догадывался, но между нами нет тайн. Он помог мне найти врача, назначившего мне подходящее лечение, и мне стало гораздо лучше. Приступы стали редкими, но всю оставшуюся жизнь я должна принимать определенные препараты. Позавчера меня «накрыло» только потому, что я забыла выпить вечером таблетки. Слишком была усталой, когда дошла до дома, сразу провалилась в сон, что со мной случается очень редко. Практически никогда. Я не знаю, почему это случилось… Просто не понимаю. Вадим находился со мной весь день, когда это началось. Он не поехал на работу, потому что очень боялся за меня. Во время фазы депрессии пациенты нередко доходят до суицида…
– Значит, биполярное расстройство, – задумчиво констатировала я.
Ясминская снова кивнула.
– Раньше все было гораздо хуже, – продолжала Инга. – Во время фазы мании я совершала совершенно немыслимые вещи. Я не могла справиться с безумной энергией – брала машину отца и гнала с немыслимой скоростью, ночью выходила на площадку и до одури крутила боевые пои, стаффы или веера – я не чувствовала ни боли, ни усталости. К счастью, этого никто не видел, и сейчас я понимаю, как сильно я рисковала. Просто чудо, что я ничего не поджигала – ни себя, ни площадку. Гореть там, к счастью, было нечему… Так длилось неделями, я могла не спать по несколько суток, у меня была бессонница. А потом – резкий спад. Я целыми днями лежала в кровати, практически ничего не ела. Думала о самоубийстве.
– На тот момент ты уже встречалась с Вадимом? – уточнила я.
Инга подтвердила.
– В основном он видел меня во время фазы мании. Он ведь ничего не знал, понимаешь? Думал, что я такая прикольная, заводная, крутая. А когда накатывало, начиналась вторая фаза, я врала, что болею или что уехала, позвоню, когда вернусь. Я ни с кем не хотела и не могла общаться.
– Родители как-то пытались тебе помочь? – спросила я. – У тебя ведь это с детства, так?
– Нет, – покачала головой Инга. – До семнадцати лет я была совершенно обычной – училась, занималась спортом… Я уже рассказывала тебе про свою жизнь. Правда, не все – кое-что пришлось не говорить. В общем, в семнадцать со мной произошло… произошел, скажем, несчастный случай. Именно поэтому я не стала учиться в вузе, все бросила. Не хотела жить. Тогда весь этот кошмар и начался…
– Мне придется тебя попросить рассказать, что за несчастный случай ты пережила, – тихо проговорила я. – Пожалуйста, сделай это, хотя бы ради себя самой.
– Я не хочу вспоминать… – воспротивилась Инга. – Иначе я сойду с ума…
– Придется, – жестко сказала я. – Что с тобой случилось?
Инга с мольбой в глазах посмотрела на меня, точно рассчитывая на сочувствие. Но я была непреклонна – настойчиво ждала, когда Ясминская начнет свой рассказ.
Мы сидели в молчании несколько минут, Инга собиралась с духом. Наконец она тихо произнесла:
– Когда мне было семнадцать лет, я готовилась к поступлению в вуз на специальность психологии. Мне посоветовал поступать туда отец – вроде как и учиться мне будет интересно, психология меня всегда увлекала, и профессию можно хорошую получить. Я упорно занималась, несмотря на то, что родители могли запросто устроить меня на платное отделение. Практически ничем, кроме учебы, не занималась, даже спорт забросила. Правда, в одиннадцатом классе мне мама сама предложила раз в неделю ходить на какую-нибудь тренировку, чтобы отвлечься от книжек. Я с радостью согласилась, потому что мне нравилась физическая активность, записалась в студию балета. В среднем ходила два раза в неделю, по вечерам – до этого школа и репетиторы по математике и физике. Родители меня не встречали, хоть и волновались. Но я считала себя взрослой, и мне казалось унизительным, если мама или папа будут забирать меня из секции.
В один вечер я задержалась в зале – у нас была интенсивная тренировка, и
