проецирует на стену будильник Бернардо.
– Мы сильно удлиним наш путь, если заночуем в Гренобле?
Марта останавливает машину на углу набережной, у небольшого дома, окруженного деревянным забором. К воротам выходит мужчина с аккуратными седыми усами, в изумрудно-зеленом джемпере и поднимает руку в знак приветствия. Это Морис, муж Марты. Он уже знает о нашем приезде.
– Bonsoir, – говорит он, открывая заднюю дверцу машины, и добавляет, как само собой разумеющееся: – Я приготовил жаркое.
Он выпускает внука из автомобильного кресла.
– Дедушка! – Малыш бросается ему на шею.
Мы ужинаем за столом из цельного дерева в центре уютной кухни в деревенском стиле. С потолка свисают ароматные травы и медные кастрюли всех форм и размеров. Когда Морис просит меня рассказать о себе, я затрудняюсь с ответом. Я больше не работаю в отделе маркетинга международной компании, не нахожусь в шаге от бессрочного контракта, не трачу время на судоку и не страдаю бессонницей. И даже не знаю, выйду ли я замуж и перееду ли в двухэтажный дом. Проговаривая эти слова, я испытываю смутное головокружение – возможно, это чувство страха. Это место внушает мне доверие, но кто же я на самом деле?
Морису же моя ситуация видится как прекрасная возможность. Он утверждает, что именно осознание того, чем мы не являемся, приближает нас к тому, что мы есть на самом деле. Я вспоминаю фламинго на вилле в Милане и то, что говорила мне тетя, когда я плакала.
Морис стал врачом очень поздно. Он бросил работу на кожевенном заводе отца и поступил в университет, будучи на пять лет старше своих однокурсников. На последнем экзамене даже преподаватель не смог удержаться от шутки в его адрес. И все же именно в больнице он почувствовал себя на своем месте. Там началась его настоящая жизнь, там он встретил Марту.
– Возьмем, к примеру, членистоногих, – говорит Виктор, – ракообразных, паукообразных, насекомых: когда они вырастают и уже не помещаются в свой панцирь, они покидают его и заменяют новым.
Но как узнать, что новый жизненный этап будет лучше предыдущего?
– Да ладно, хватит вам философствовать.
Марта отодвигает стул и встает, собирает со стола тарелки и, прежде чем поставить их в раковину, составляет стопкой. Я пытаюсь ей помочь.
– Единственная философская теория, которая по-настоящему имеет значение, – это сама жизнь, – говорит она, протягивая мне комплект полотенец.
После горячего душа в натопленной ванной комнате нас ждет диван-кровать со свежевыстиранными простынями и мягким одеялом, сложенным у наших ног. Это и есть настоящий дом.
Марта и Морис вместе с Габриэлем удаляются наверх. Я запираюсь в ванной и проверяю свой телефон. «Садовые работы идут нормально, но когда ты наконец вернешься?» – спрашивает отец.
Я завязываю волосы в низкий хвост и, хотя здесь нет пыли, заправляю его за воротник, как когда-то в библиотеке.
Виктор так и не удосужился помыться и, как обычно, в одежде, залез под одеяло. Я подвигаюсь на край, чтобы освободить ему место. Спрашиваю, хорошо ли он себя чувствует. Мне кажется, что эта семейная обстановка, в которой мне так комфортно, вызывает у него чувство неловкости. Я вспоминаю его мрачный вид на кладбище и выражение лица, с которым он пинал камни. Теперь я знаю, что тогда он думал о своей матери.
Виктор тоже много обо мне знает. Пожалуй, даже больше, чем Бернардо и Линда. Ему известно, что я не проходила прослушивание в академии, что в сумке я ношу морские водоросли и креветочные чипсы, что у меня нет слуха и что только на кухне я чувствую себя в своей стихии. Он видел меня без макияжа, с волосами без кератиновой обработки и в поношенной одежде. Он знает, что я специально опоздала на поезд, что ненавижу ходить в спортзал и не сижу на диете. Что я возненавидела брата, потому что он умер, и тетю, потому что только рядом с ней я чувствовала себя живой.
Я подвигаюсь ближе. Что я скажу родителям? Мама, папа, это Виктор. Он выгуливал собак, был сушильщиком рыбы, а теперь помогает пожилой писательнице разбирать архив?
– Как ты думаешь, я изменилась? – спрашиваю я. – С тех пор, как ты впервые меня увидел?
Но мне так и не удается об этом узнать: в мгновение ока дыхание Виктора становится тяжелым. Он заснул.
Вторник
34
Солнце щекочет мне веки. Я открываю глаза и вижу, что лежу на самом краю дивана-кровати, рядом со мной никого. Проснулась я в холодном поту: мне снилась моя прежняя жизнь. Утренняя спешка в офис, алоэ на столе, спрятанные в ящик стола пособия, выходные в Алассио. Я была у портнихи на примерке свадебного платья. Портниха говорила, что моя грушевидная конституция делает пошив платья невозможным. Я клялась, что сижу на диете – на водной диете. Питаюсь водой, исключительно водой! Должна же я во что-нибудь себя втиснуть… Но мама решительно качала головой. Из примерочной вышел хорек в белом галстуке-бабочке. «Даже Массимо мы подобрали наряд», – сказала я, но делать было нечего. Стилист с лицом Виктора отказался выполнять заказ.
– Хи-хи-хи! – доносятся визги из соседней комнаты.
Это, должно быть, Габриэль. Я ощущаю во всем теле тяжесть, как будто провела ночь, погрузившись в какую-то вязкую жидкость.
– Проснулась?
В гостиную входит Виктор с куском хлеба, на который намазано варенье, в руке.
Его настроение заметно улучшилось. После завтрака, который приготовила для нас Марта, мы собираем вещи. Морис предлагает показать нам Гренобль, но до Камарга целых три часа езды, и мы не знаем, как скоро сможем найти попутку.
– Хорошо, – сдается он. – Но разрешите все же вам помочь.
Он превращает заднюю часть коробки из-под пиццы в табличку. «Parc Naturel De Camargue»[82], – пишет он на ней фломастером.
– Вот мой номер, – добавляет он, протягивая нам листок бумаги, – очередное проявление дружеского участия. – Если никто не остановится, я приеду и заберу вас.
Морис оставляет нас у выезда на автостраду.
Не успеваю я подумать, сколько еще нам придется ждать, как к нам подъезжает «Лянча Ипсилон» канареечно-желтого цвета. Из окна выглядывает мужчина в форме цвета хаки.
– Куда вам надо?
– К фламинго, – отвечает Виктор.
Я уже приготовилась достать документы, как вдруг мужчина восторженно заулыбался.
– Я отвезу вас! Садитесь.
Филипп Валери, компьютерный инженер, страстно увлекающийся фотографированием природы. Первым делом он протягивает нам визитную карточку. По его словам, он ездит в Камарг каждый год, причем всегда примерно в это время года: это наилучший период для наблюдения за животными, к тому же сейчас там идеальное освещение. А на зиму он уезжает в Южную Америку.
– Прежде всего, необходимо определиться, какие виды животных вы собираетесь фотографировать. – В отличие от Марты, он не отрывает рук от руля во время разговора, но при этом не смотрит на дорогу. – Если, к примеру, вас интересуют синицы или змеи, то это другое дело.
Следует в совершенстве знать их повадки, потому что животные не должны ощущать присутствия человека. Для этого требуется много терпения и соответствующее снаряжение: камуфляжный костюм (теперь все понятно), передвижной шалаш, прикрытый ветками (недавно он как раз приобрел себе ультралегкую модель), доходящие до колена резиновые сапоги (по его словам, они идеально подходят для половодья в Венеции). Может случиться, что, будучи одетыми как водолаз, вам придется несколько часов простоять по уши в грязи, не имея возможности сдвинуться с места. И если вы заранее не побеспокоились о бутылке воды или шляпе, это может стать проблемой. Именно поэтому Филипп любит фотографировать природу: это идеальное сочетание техники и творчества. При этом, в отличие от рыбалки, ты получаешь результат в виде фотографии и никого не лишаешь жизни.
– Фламинго можно встретить на болотах, – говорит Филипп. – Есть там одно особенное место. Если хотите, я отвезу вас туда.
Белая грунтовая дорога пролегает через заболоченные заводи, подернутые рябью мистраля. Вдоль нее растут искусно подстриженные кустарники. Высокие колосья пшеницы колышутся на ветру, то пряча, то открывая
