не делся.
Подойдя к двери, Мирон подёргал запирающее колесо — оно осталось неподвижным. Будто намертво приржавело к оси. Постучал кулаком в дверь. Та отозвалась глухо и почти бесшумно.
— Знаешь, у меня будут крупные неприятности, если люди снаружи решат, что я здесь заперся, — сказал он, глядя на экран. — Наверняка они попробуют взорвать дверь — или стену, например.
— Им сейчас не до того, — сказал Платон с экрана. — Я подготовил несколько сюрпризов, чтобы занять твоих друзей на некоторое время.
— Они мне не друзья.
Мирон не знал, видит ли Платон Призрака. На всякий случай он решил вести себя так, будто его нет.
— Я знаю, — улыбнулся Платон. — Просто решил тебя поддеть.
— Послушай, — Мирон устало потёр лицо. — Сейчас не самое лучшее время для братских подколок. Может, перейдём сразу к делу? Кстати: почему ты не отозвался в Плюсе, когда я тебя звал? У меня была куча времени, могли бы прекрасно обсудить всё, что тебе хочется.
— Слишком много чужих ушей, — пожал плечами Платон на экране. — Плюс сейчас — не самое лучшее место для… чего бы то ни было.
— Ух ты, — перевернув пластиковый ящик для инструментов, Мирон уселся, вытянул ноги и прислонился спиной к стене рядом с дверью. Монитор висел напротив, Призрак, не подавая признаков — ха-ха! жизни, висел в углу, рядом с входом в «палату» с телом Платона. — Всесильное киберсущество чего-то боится? Неужели хакеров?
— Мне кажется, в данный момент сарказм неуместен, — сказал брат. — Пойми наконец: всё очень серьёзно.
— Да ну? А я думал, мы здесь в «Дум 8» играем…
Мирон ничего не мог поделать: его несло. Очевидно, неизбежный после боя отток адреналина высвободил пружину, которая день за днём сжималась где-то внутри, и теперь его было не остановить. Нервное напряжение требовало выхода.
Призрак пошевелился. Не то, чтобы он куда-то пошел, или сделал какое-то движение, но фигура его пошла заметной рябью, а потом заклубилась внутри своих контуров.
Мирону большого труда стоило не пялиться на него во все глаза. Впервые, может быть, он мог наблюдать Призрака вот так, в спокойной обстановке — но он всё ещё был уверен, что Платону о нём знать не обязательно. Во всяком случае, пока.
— Пойми наконец, — тон брата вновь стал снисходительным. — Когда ты выйдешь из этой комнаты, мир изменится бесповоротно. Век вывихнет очередной сустав, и ничто уже не будет прежним. Но в первую очередь, изменишься ты. Твоё восприятие реальности.
— Ладно, — сказал Мирон после паузы, краем глаза наблюдая за Призраком. — О чём ты хотел поговорить?
— Ты должен отключить моё тело от системы жизнеобеспечения.
Мирон моргнул. Представил, как заходит внутрь палатки, как поворачивает тумблеры, как вытаскивает изо рта Платона влажную ребристую трубку… К горлу подкатил горький комок.
— Вообще-то это не разговор, — выдавил он, прикрыв глаза. — Это просьба. Ты для этого запер меня в бункере? Чтобы никто не помешал тебе спокойно умереть?
— Мы обязательно поговорим, — сказал Платон на экране. — Но только, когда ты сделаешь всё необходимое. Понимаешь, мне так будет спокойнее.
— Ты ведь не отстанешь, да? — Мирон поднялся и мрачно уставился в лицо брата. — И не откроешь эту грёбаную дверь, пока я не сделаю всё, что ты хочешь.
— Поверь, брат. Тебе это так же необходимо, как и мне. Может, даже больше.
— Объясни.
— Сначала отключи тело.
— Послушай, — Мирон замялся. — А тебе не приходило в голову, что мне это будет… неприятно. В конце концов, я не хочу становится братоубийцей.
— Меня там уже нет, — сказал Платон.
Мирон попытался разглядеть, что было там, за головой брата на дальнем фоне — но не смог. Больше всего это напоминало башни, может быть, трубы… Высотки? Он сгенерировал фон из городских пейзажей?
Поймав себя на том, что опять пытается отвлечься от неизбежного, он глубоко вздохнул и взялся за край пластиковой шторки.
— Если хочешь, я буду всё время с тобой разговаривать, — сказал Платон.
— Спасибо, — Мирон хотел пошутить, но вышло на удивление искренне. Он действительно был благодарен брату за то, что тот проявляет сочувствие — хотя оно и могло быть лишь видимостью. Набором поведенческих реакций, которые Платон использует, чтобы казаться человеком.
Внутри палатки сильно пахло мочой и антисептиком. Тело, через шторку казавшееся почти живым, выглядело не ахти. Желтая пергаментная кожа туго обтянула скулы, глаза окружены тёмными «очками». Кадык торчит под вялым подбородком, из уголка губ тянется ниточка слюны…
Это не мой брат, — подумал Мирон. — Это не Платон. Его давно нет.
Вдруг он подумал о матери. Мысль обожгла, будто кипятком. Многие месяцы он гнал от себя мысли о ней — что она делает, с кем спит, пьёт ли до сих пор свой эрзац-мартини — из бутылки, кокетливо завёрнутой в шелковый шарф… Что бы она сказала, если бы узнала, что Мирон помог Платону стать… А хрен знает, как его теперь называть. Киберразум? Супермозг?
Мать всегда любила Платона больше, чем его. Всегда о нём беспокоилась. Переживала, чтобы его не обижали в школе, за то, хорошо ли её любимчик питается…
Вот и его, Мирона, злоключения, шесть месяцев назад, начались с материнского звонка.
Я опять себя накручиваю, — сообразил он. — Намеренно вызываю чувство обиды и злости. Надеясь на… что? Что будет легче отключить тело брата от приборов? Нет, — понял он. — Не будет мне легче. Вообще никогда и ничего больше не будет легче… Прав был Платон. Когда я отсюда выйду — мир изменится необратимо.
— Что нужно делать? — спросил он, повернувшись от Платона-мёртвого к Платону-живому, на экране.
— Проще всего отключить всю систему целиком, — будничным тоном сказал брат. Будто речь шла о простой перезагрузке компа… — Видишь там, за каталкой толстый кабель? Вытащи его из розетки.
— И это всё?
Нащупав кабель, Мирон проследил его до стены. Штепсель был необычным. Нужно нажать одновременно с двух сторон, вот эти скобки, — сообразил Мирон.
— Потом вытащить дыхательную трубку. Но это так. Мелочи. Просто чтобы закрыть рот…
— Катетеры?
Вот чего Мирону ТОЧНО не хотелось делать — так это возиться с разными трубками и иглами, уходящими в разные отверстия и вены…
— Можно оставить, — милостиво разрешил Платон.
— Спасибо.
— Главное, отрезать голову, и сжечь её в мусоросжигателе.
— Что?…
— Ничего сложного, я подключу тебе электроскальпель. Резать нужно между вторым и третьим позвонком…
— Ты шутишь.
— Я рад, что ты догадался. Растёшь над собой.
— Иди в жопу, — Мирон уже вытащил из горла трубку — ребристую и скользкую от слюны, как он и представлял. Поискав, куда бы её деть, в конце концов положил рядом с телом. Потом непроизвольно вытер пальцы о простыню.
Рот Платона всё ещё оставался открытым, и он попытался закрыть его, нажав снизу на подбородок. Но как только отпустил, челюсть вновь отпала.
— Ну всё, — сказал он. Тело Платона обмякло. Черты заострились, кожа побледнела. Теперь оно напоминало восковую куклу. — Теперь говори, что хотел, и я ухожу.
— Ты же в курсе, что Минск-Неотех моё тело понадобилось, чтобы проделать несколько экспериментов?
— Ну да, — Мирон кивнул. — Они думают, что он изменил нас обоих. И ты хочешь, чтобы всё так и осталось.
— Для твоего же блага, брат. Отцу повезло, что мы были близнецами. Идентичные психические и психофизические особенности, а также среда, позволили ему провести уникальный эксперимент: влияние иной формы жизни на развитие ребёнка. До сих пор не могу ему этого простить.
— Но… почему? — Мирон вспомнил, что Платон и раньше говорил, что хочет убить отца…
— За то, что он выбрал тебя! — лицо брата на экране пошло рябью. — За то, что он открыл новую Вселенную — тебе. Не мне. Он… научил меня ненавидеть самое дорогое и близкое существо на свете — тебя. Брата-близнеца.
Мирона обдало холодом. Он разом вспотел.
Отец брал его на работу, в свою лабораторию. Они проводили там, запершись, целые часы. Мать изнывала от любопытства. Называла Мирона папиным любимчиком… Даже пыталась как-то вызнать: что же они с отцом делают, уединившись?
И Платон всегда был рядом с ней. Сверлил его обжигающим взглядом, но молча. Делал вид, что ему неинтересно. Что у него масса других
