еще неприступную крепость будешь изображать?
— Я не изображаю ничего, — прохрипела, приоткрывая глаза. — Отпусти меня, Янис. Я не могу с тобой разговаривать, когда ты ко мне прикасаешься.
— Так противен, что аж слов нет? — пошутил.
— Дурак ты, Славинов! — попыталась отпихнуться, да только кто ей даст. Целовать не буду, но постоять так придется, ежик Мирослава, не то ускользнешь от меня, как обычно. Нет уж, будем разговаривать и обниматься.
— Мир, я ничего не понимаю. Вот реально, чувствую себя полным идиотом рядом с тобой. Ну что не так-то? Тебе же нравится со мной, почему все время пытаешься оттолкнуть?
Вспыхнула, вскинула на меня злые глаза:
— Кому еще с тобой нравится, Янис? Сколько нас таких, кому с тобой хорошо?
— Ты о чем? — я опять не вдуплил, что она имеет в виду. Рядом с психологиней я начинаю тормозить конкретно.
И даже не потому, что мой член просто рвет джинсы, перетягивая на себя всю кровь из мозга. Я просто никогда не могу ее понять, а она всегда отстраняется, отгораживается и ничего не объясняет.
— Сам не понимаешь?
— Мир, я же мужчина, примитивный гамадрил. Мне если в лоб не скажешь, я в жизни не догадаюсь, что ты имеешь в виду, — длинно выдохнул, пытаясь успокоить бахающее в груди сердце.
— Любовницы, Янис! Твои любовницы, с которыми ты даже в этом доме не стесняешься спать! Я тебе уже говорила, — голосок задрожал, сорвался, и она обмякла в моих руках, словно сдулась. Опустила лицо, и, кажется, заплакала.
— Мир, ты ревнуешь к моим бывшим бабам, что ли? — потянул ее подбородок вверх, но она не далась. Мотнула головой, сбрасывая мои пальцы.
— Какая может быть ревность, если я тебя едва знаю! Ты мой контрактный муж, о твоей верности в договоре и речи не было. Просто мне неприятно, что ты ни во что не ставишь мои чувства!
— Ага, значит, все-таки чувства, — единственное, что я понял из ее бессвязной речи. И еще любовницы, которых она упомянула раньше.
— Так, Мир, давай по порядку свои претензии. Ты называешь, а я отвечаю, ладно? А то мы до утра будем по кругу ходить, — предложил после раздумий.
Она отрицательно замотала головой. Ну вот, опять двадцать пять!
Ладно, фиг с тобой, упертый ежик.
Подхватил ее на руки и забросил на кровать — будем действовать привычными методами. Тем более, тут мне все понятно, и есть, что ей сказать и показать.
— Ты что делаешь! — ахнула, когда я навалился сверху и принялся целовать ее, попутно расстегивая платье. — Не смей, я не хочу!
— Не хочешь говорить, будем трахаться, — припечатал, дернув неподдающуюся пуговичку на платье. Кусок пластмассы с треском отлетел, позволив обнажить тонкий кружевной лифчик.
Вау, моя скромница решилась на эротичное белье? Интересно, с чего это, если мы всю неделю спим в разных спальнях?
Зарычал ей в лицо:
— Не хочешь? А лифчик кружевной для чего надела? Ждала кого-то? Может Ковалева? Так он не придет, не надейся. Или есть ещё, о ком я не знаю?
— Дурак! — задергалась, еще больше надавливая животиком на мой, и так уже кипящий, пах. — Это у тебя куча любовниц!
Я замер, глядя на нее с изумление. Бля-я! Кажется, до жирафа дошло!
Глава 57
Янис смотрел на меня с таким изумлением, что я растерялась. Он правда не понимает, о чем я говорю? Действительно, такой гамадрил, как сказал?
— Мир…, — и голос такой неуверенный, что мне даже смешно сделалось — чудо, Славинов в сомнениях! — Ты про каких любовниц сейчас — про тех, что были, или про нынешних?
— Которые в твоем доме живут, жили, и из твоих спален по утрам выходили. И про тех, что на шею прилюдно кидаются, — на меня снова накатила обида.
После аварии я совсем расклеилась — то реву, то смеюсь от всякой ерунды. Пожалуй, нужно к неврологу обратиться — пусть успокоительное пропишет. А то мне скоро на работу выходить, как я с такими нервами буду с психикой других людей работать?
Славинов набрал полные легкие воздуха, еще чувствительнее придавил меня своим бугром в джинсах. Потерся им о мой живот и спросил дрожащим от смеха голосом:
— Ты скажи, умница моя, как у меня на каких-то любовниц сил хватало, если я все ночи с тобой проводил? И спали мы с тобой, — в смысле, закрыв глазки и видя сны, — о-очень мало часов каждый день.
— Откуда я знаю! Может ты гигант большого секса и аппетит у тебя немеряный. И вообще…, — из глаз вдруг опять закапали слезы. — сегодня ты со мной резвишься, а завтра надоест, и опять к своей Василине вернешься. Если, вообще, уходил от нее!
Тяжкий вздох и теплые губы начали собирать слезы с моих щек. Так нежно и ласково, что вместо того, чтобы успокоиться, я зарыдала чуть не в полный голос.
— Мир, ты чего! — перепугался Славинов. Слетел с меня, схватил на руки и устроил себе на колени. Обнял, начал покачивать, как маленькую. Гладил по волосам, по спине, и уговаривал успокоиться.
— Мир, да у меня никого не было уже сто лет. С того дня, как…, — он задумался, видимо подсчитывая, а я замерла — что он такое говорит?!
— Получается, с того дня, как на даче с тобой целовались. После этого монахом жил, пока ты меня до своего тела не допустила, наконец.
— Я не допускала, ты сам добрался, — всхлипнула я еще горше.
— Добрался и горжусь собой! — засмеялся этот айсберг и шумно дунул мне в волосы. — Завязывай рыдать — у меня никого нет, мне с тобой нравится.
— А Василина? Я видела, как она выходила из той спальни, где ты ночевал. Когда Эльза ночью приехала… И живет она не там, где прислуга, а на хозяйском этаже. И эта, у Платона на дне рождения. И Ритка…, — я со скоростью пулемета принялась выплевывать обвинения. Совсем это не похоже на меня.
Ведь я и с Колей никогда отношения не выясняла, и с Димой молчала, не высказывая свои претензии. И со Славиновым не собиралась — мне всегда казалось, что стыдно так себя вести. Ты или доверяешь, или молча уходишь.
Да и не умею я выражать собственные чувства и обиды. Не приучена — в детском доме это пресекалось, а с мамой и обижаться было не на что.
Слушать, как об этом говорят другие — пожалуйста, легко. Может и профессию такую выбрала, чтобы через рассказы людей об их эмоциях и себя ощущать нормальным человеком, умеющим выразить чувства словами?
