запахом жженого сахара и резины.
Капитан лежал вниз лицом на дне узкой щели. Он мог думать только об одном: мины рвут в клочья врагов, уже почти совсем одержавших над ним победу.
— Хорошо, хорошо! — беззвучно шептал капитан пересохшими губами…
И вдруг все оборвалось.
«Конец!» — успел подумать капитан и замер. С минуту он лежал в оцепенении, без мыслей, без чувств. Потом, услышав шорох осыпавшейся в окоп земли, сообразил, что то страшное, что он принял за конец, была тишина. Открыв глаза и повернув голову, капитан увидел над собой прямоугольник мутного неба, увидел струйку сухой земли, сыпавшейся на него сверху. Показалось, что струя земли начала расти, что она вот-вот похоронит его живым в этом ровике. Капитан рванулся, выскочил из ровика.
В трех шагах, в слившихся воронках от мин, сидел Крючков, без каски, положив автомат на колени. По щеке и шее у него текла кровь. Озираясь по сторонам, он разрывал зубами индивидуальный пакет и ругался:
— Черти! Дьяволы! Ублюдки фашистские! До чего обнаглели — лезут обязательно туда, где Крючков! Как будто нельзя подохнуть смертью храбрых в другом месте! Пол-уха срезало. Ну куда я теперь, корноухий? Вся карьера — к свиньям собачьим! Прощай, свет, прощайте, дамы! Теперь хоть рта не закрывай, ори, что ты герой, а все — мурло, с обгрызенным, как у кота, ухом!
И хотя оглохший Крючков отводил душу во все горло, капитан с трудом разбирал слова, потому что уши у него завалило и в них стоял ровный зудящий звон. Он помог Крючкову завязать бинт на затылке и, спрыгнув в окоп, высунулся из-за низкого бруствера. Вблизи живых немцев не было. Кругом сизая, опаленная минами земля, неглубокие воронки и трупы. Их было много. В разных позах, по-разному истерзанные, они все-таки напоминали о стандарте: все рослые, в одинаковых касках, с одинаковыми автоматами. Вдали, перебежками, отходила небольшая группа оставшихся в живых. Капитан бросился к телефону.
Связи опять не было. Капитан поискал глазами Крючкова, но тот исчез. Капитан стал в бинокль осматривать местность.
Наши полки уже отошли на исходные рубежи. Немецкая артиллерия молчала, наша — тоже.
Капитан не слышал шагов и вздрогнул, когда Крючков тронул его за плечо. Он сказал что-то, но капитан не расслышал. Тогда, догадавшись, Крючков наклонился и прокричал капитану в ухо:
— Связь наладил. Тут, рядом совсем. В трех местах была порвана. — И, указывая пальцем на удалявшихся немцев, спросил: — Достанем, товарищ капитан?
— Попробуем.
Капитан передал по телефону команду, снял с шеи бинокль, протянул его Крючкову:
— Давай корректируй!
Сам он нагнулся к телефону.
— Какой КУ?[7] — спросил Крючков, не отрываясь от бинокля.
— Ноль пять.
— Правее ноль пятнадцать, огонь! — скомандовал Крючков.
Когда он перешел на поражение цели, капитан взглянул в бинокль.
— Хорошо. Дай еще четыре снаряда — и хватит.
С огневой позиции Алексей Иванович передал, что командиры первой и второй батарей заняли свои наблюдательные пункты и что командир дивизии приказал прекратить огонь.
— Сматывай, Крючков! — сказал капитан. — Пошли на огневую.
Крючков, не снимая с шеи бинокля, отключил телефон, взял катушку. Она была покорежена и не вращалась.
— Черт с ней, брось! — крикнул капитан. — Бери телефон, пошли.
Они шли прямо через высоту, вдоль телефонного провода. Здесь точно так же земля была опалена, даже мелкие кусты и трава срезаны минными осколками. У телефонного провода лежал мертвый телефонист. Но убитых немцев здесь не было. Значит, успели еще до обстрела убраться…
«А ведь я мог отступить, если б знал», — подумал капитан. Но это теперь не имело никакого значения.
Примерно на полпути между НП и огневой позицией, спустившись с холма, капитан и Крючков увидели Громова. Он лежал на спине в воронке от тяжелого снаряда. Свежая повязка белела на его груди.
— Это Беловодская перевязала, — сказал Крючков. — Когда мы шли с ней на НП.
— А где она? — спросил капитан, остановившись.
— Там, — махнул рукой Крючков в сторону огневой. — Я сказал, что на НП ей делать нечего.
Громов был в сознании. Увидев капитана и Крючкова, он хотел поднять руку, но не смог и застонал. Слезы покатились у него из глаз.
— Ничего, Громов. Все будет хорошо. — Капитан прикоснулся ладонью к его горячему лбу.
Громов зашептал, облизывая пересохшие губы:
— Я в двух местах исправил линию, но… там, дальше… я не дошел.
Хотя капитан ничего не расслышал — в ушах у него все еще звенело, он сказал:
— Не надо, Громов. Все прошло.
Громов сказал еще что-то. Крючков стал на четвереньки и подставил к его губам здоровое ухо. Когда он поднялся с земли, лицо его побледнело. Секунду-две он растерянно глядел на капитана.
— Что?
— Громов спрашивает, где Юлия Андреевна… Говорит, она на НП пошла.
— Что?! — крикнул капитан, и голос его осекся.
— Значит, под свои мины… — забормотал Крючков, но не кончил и махнул рукой: — Эх, одна была… и ту не уберегли, варвары!
Резко повернувшись, он зашагал на огневую.
— Поторопи там санитаров! — крикнул ему вслед капитан и побежал на НП. Он плохо видел и плохо соображал, спотыкался на ровном месте.
33
То, что произошло на огневой четверть часа спустя, никто понять не мог.
Только позже, по оказаниям пленных танкистов, удалось объяснить случившееся.
Во время последней атаки четыре танка, обойдя фланги дивизиона, прошли в тыл. Наскочив на одну из батарей артполка, танки повернули обратно и стали уходить. Два из них были подбиты, из артполка тотчас же сообщили в дивизион Костромина, что с вражескими машинами покончено. Может, телефонист не расслышал в грохоте боя или что еще, но о двух танках все забыли. Они словно сквозь землю провалились. Как рассказали потом уцелевшие танкисты, несколько часов танки простояли в глухих зарослях на краю оврага. И все это время командир тяжелого танка, смелый, повидавший виды вояка, сам вел наблюдение. Выйдя из машины, он прополз вдоль оврага и убедился, что обходов нет. Единственный путь отхода — вдоль оврага и потом по лощине — простреливался орудиями дивизиона, которые немец отчетливо видел из зарослей малинника и крапивы. Немецкие танкисты решили отходить после захода солнца, в сумерках, когда еще можно разглядеть проходы в минных полях. И возможно, этот план удался бы, если бы немцы не решились на большее. Взобравшись на ольху, командир тяжелого танка еще раз оглядел в бинокль наши позиции. В каких-нибудь трехстах метрах, в ровиках, стояли орудия. После напряжения боя, когда опасность миновала, солдаты ходили в рост, неторопливо относили пустые ящики из-под снарядов. Некоторые поправляли лопатой брустверы ровиков,
