Книга Чернолесье - Александр Зимовец

— А разве можно монахам с оружием-то? — спросил я.

— Как писал некогда Мученик Иеремия, оружие служителю Господнему дано не на защиту его бренной жизни, а ради продолжения его служения, — отец Келлер наставительно поднял палец вверх. — Ибо погибнув до срока, Вседержителем определенного, как завершишь ты дело свое? И что скажешь Стражу, врата небесные стерегущему? Отчего явился до срока и предписанного не выполнил?

— Так вы говорите, и разбойники могут напасть? — прервал я эту лекцию по местному богословию. — Может, в монастыре какие-то сокровища имеются?

— Да упасите Мученики! Какие тут сокровища! — отмахнулся настоятель пухлыми ладошками. — Монастырь бедный, паломники здесь не ездят, реликвий нет никаких. По милости его сиятельства только и существуем, а то бы одними кореньями питались, как Мученик Иннокентий в пустыне Биникийской.

— Но, все-таки, что-то же этих тварей привлекло? — уточнил я, кивнув в сторону крепостной стены.

— Парень, ну, ты, совсем с приветом, что ли? — снова взорвался лейтенант. — Сказано тебе: нежить. Прет на живых, сожрать хочет. Что еще ее могло привлечь?

— А раньше такое бывало? Обратился я вновь к настоятелю.

— Никогда такой напасти не было, — покачал он головой.

Я многозначительно перевел взгляд на Хорна, желая показать тому, что, дескать, вот, видите, лейтенант, не все тут так просто. Но неожиданно мое внимание привлекло нечто у него за спиной.

Одна из мозаик была совершенно непохожа на другие: в первую секунду мне даже показалось, что на ней изображена Кира. Я помотал головой, чтобы отогнать наваждение: да нет, это же Мученица Евфимия, которую палатинские язычники сожгли на костре. Вот она стоит среди языков пламени и кротко глядит на своих мучителей, рыжеволосая, босая, преисполненная мученического смирения, и в то же время — затаенной гордости.

Но больше всего меня поразила не схожесть изображенное девушки с Кирой, а нечто другое: в отличие от прочих, мозаика была удивительно филигранно выполнена. И лицо девушки, и бушующее вокруг нее пламя, и зверские лица глядящих на нее палачей — все это было, как живое. Невольно я замедлил шаг, стараясь рассмотреть панно получше.

— Залюбовались? — спросил настоятель с улыбкой. — И есть на что — творение истинного мастера.

— Кто-то из художников был здесь проездом? — спросил я.

— Можно и так сказать, — ответил Келлер. — Мозаики-то эти, что вы доселе видели, с незапамятных времен тут, еще до моего рождения сделаны — неизвестно кем. А вот как эту делали — я помню. Я в ту пору еще послушником подвизался, так случилось тогда земельное трясение. Не больно-то сильное, но стены галереи, вот этой самой, кое-где потрескались. А из мозаик — камешки повыпадали. Из большей-то части камешков выпало по одному-два, братья их просто повставляли назад, раствором замазав, а вот мозаика с Мученицей Евфимией осыпалась, почитай, что вся. Мы ее тогда полотном завесили, и пару лет стояла она просто так.

А потом приехал в наш монастырь брат Луциан — прежний настоятель, отец Гурий, его принимал, как почетного гостя. Однажды, вот подметал я здесь пол, так они как раз проходили, беседуя, да Луциан возьми и спроси: а что за тканью-то? А отец Гурий и говорит: вот, мозаика с Мученицей Евфимией осыпалась — хотим выписать кого из братьев, кто в художестве силен, да все недосуг. А брат Луциан и говорит: не надо никого выписывать, я сам восстановлю. Отец-то Гурий, конечно, стал его отговаривать: негоже, дескать, почетному гостю, ученому человеку руки марать, ремесленную работу делать. А тот в ответ: мне это только в радость, мыслям, дескать, помогает. Ну, и выполнил, да так, что мы все только рты раскрыли.

Надо сказать, я давно уже хотел навести разговор на брата Луциана, и был несказанно рад тому, что отец Келлер сам о нем заговорил.

— Может быть, какие реликвии от брата Луциана здесь остались? — спросил я.

— Помилуйте, молодой человек, какие реликвии? — замахал на меня руками настоятель. — Реликвии — это предметы, коих длань Мучеников касалась. Некоторые, конечно, и Луциана таковым почитают, но сие есть ересь. Нельзя за Мученика почитать человека, который, неизвестно, как свою жизнь окончил, и окончил ли. Вдруг он в действительности жив, а мы его, живого человека, обожествляем? Грех это великий.

— Ну, хорошо, но какие-то вещи его здесь могли остаться? — уточнил я.

Отец Келлер равнодушно пожал плечами.

— Почем мне знать? Тому уж больше двух десятков лет прошло. Если бы он что-то оставил отцу Гурию на хранение, я бы знал — по приходным книгам. Но такого не было.

Я побарабанил пальцами по холодной оштукатуренной стене, остановившись в дверях кельи настоятеля и размышляя о том, что бы еще следовало у него спросить. Хорн в это время уселся на тяжелую дубовую скамью, демонстративно от нас отвернувшись и чертя какие-то линии ножнами шпаги на земляном полу кельи.

— А почему он вас так интересует? — спросил вдруг меня отец Келлер.

— У меня есть основания считать, что нынешнее нашествие нежити может быть с ним связано, — ответил я насколько возможно обтекаемо.

— Что же это за основания? — удивленно переспросил его преподобие.

Я призадумался. Говорить о том, что мне это поведала пророчица, пришедшая, как и я, из другого мира, значило бы, чего доброго, обречь на костер и ее, и себя. Я уже хорошо усвоил, что с практикующими магию вне церкви здесь обходились строго. По этой, кстати, причине магический посох Ланы был тщательно замаскирован под обычную дорожную палку, и она так и не решилась пустить его сегодня в ход даже перед лицом надвигающейся смерти.

— Раскрытие этих оснований мне не санкционировал его сиятельство, — ответил я, формально не погрешив против истины. — Однако они достойны доверия.

— Что ж, кто я против его сиятельства, — ответил настоятель. — Однако же повторю еще раз: никаких вещей брата Луциана здесь нет. Как представитель маркграфа вы можете обыскать монастырь, заранее вам говорю, что едва ли что-то найдете.

Я кивнул, потихоньку обдумывая, как бы в самом деле все здесь обыскать, с чего начать, а главное — что я, собственно, ищу, и как я это узнаю.

— Давайте, кстати, молодой человек, я вам выпишу бумагу о том, что вы освободили монастырь, — проговорил отец Келлер, просеменив к конторке и достав из ящика лист пергамента.

— Но я ведь еще его не освободил, — удивился я. — Не боитесь, что я сбегу с этой бумагой?

— Ничуть не боюсь, — кивнул святой отец, обмакнув перо в чернильницу. — Вы ведь разумный человек и хорошо