будет ничто печалить, и она сможет с головой окунуться в любовь – долгожданную и вместе с тем нежданную, обрушившуюся на нее внезапно и стремительно, когда она этого меньше всего ожидала и уже даже не надеялась, что когда-нибудь снова сможет быть счастливой. Это была любовь с первого взгляда. Она полюбила Олега, как только увидела его, и сама не знала за что. Но, наверное, если бы знала, то тогда это была бы любовь по расчету, рассудочная, от ума, а не от сердца…
Плавное течение мыслей Марины было прервано грохотом посуды на кухне. Она знала, что бабка Матрена начинала греметь посудой тогда, когда у нее на душе, по ее собственному признанию, начинали скрести кошки. В такие минуты лучше всего было не попадаться ей под руку. Бабка Матрена была отходчива и, отведя душу на чашках и кастрюлях, вскоре начинала весело напевать какую-нибудь песню, чаще всего патриотическую. У нее был красивый грудной голос, и пела она замечательно, Марина всегда заслушивалась и была в восторге. Однако на этот раз вместо мелодичных звуков до Марины донеслись всхлипывания, и она поняла, что дело намного серьезнее, чем обычно. Забыв о платьях, она поспешила из комнаты на кухню.
– Что случилось, Матрена Степановна? – с заботливой тревогой спросила Марина. Она искренне любила свою хозяйку, за суровой внешностью которой скрывалась добрая, отзывчивая на человеческое горе, душа, в чем Марина убедилась за последний месяц. И по мере своих сил платила ей той же монетой. – Кто вас обидел?
Бабка Матрена отерла слезы с глаз жилистой натруженной рукой и принуждённо улыбнулась.
– Да кто же рискнет меня обидеть? – спросила она. И тут же непоследовательно добавила: – Все Климка этот, чтоб ему было пусто!
Марина знала о ревностном отношении бабки Матрены к младшему брату, которого она считала заблудшей душой, искренне не понимая, почему он называет ее точно так же. И давно уже поняла, что никакие утешения здесь не помогут. Лучше всего было выслушать, чем на этот раз, по мнению бабки Матрены, провинился перед ней отец Климент, и, не выказывая своего отношения, забыть об этом. Бабка Матрена не разрешала никому осуждать своего любимого брата, оставляя это право только за собой. Но и хвалить его не позволяла. Поэтому Марина молча ждала продолжения. И оно не замедлило.
– Совсем с ума спятил на старости лет, – негодующе заявила бабка Матрена, со всего размаха бросая чугунную сковороду на печь. – Набрал ватагу пьяниц и бездельников, выживших из ума, как и он сам, и направился вместе с ними к Усадьбе Волхва. Спрашивается зачем?
– И зачем же? – машинально спросила Марина чувствуя, как в ее груди сильно и больно забилось сердце.
– Язычники, видишь ли, ему не угодили! – рявкнула очень похоже на брата бабка Матрена. – Тысячи лет существовали, жили с ним бок о бок, а тут на тебе! Приспичило искоренить! Реформатор какой нашелся!
Бабка Матрена осерчала всерьез. И, сама того не желая, сгоряча выдала истинную причину своего гнева.
– А если что произойдет недоброе? Отлучат же от сана, дурака, а вдобавок еще и посадят в тюрьму.
– А что может произойти, Матрена Степановна? – с дрожью в голосе спросила Марина.
– Да что угодно, – хмыкнула бабка Матрена. – Усадьбу спалят, а хозяина побьют. Если не забьют до смерти сгоряча. Уж больно нехороший народ с ним пошел, беспутный. Без царя в голове! А Климка, он что? Только снаружи суровый, а внутри – мягкий, как воск. Где ему с ними совладать…
Но Марина уже не слушала. Бабка Матрена еще продолжала говорить, а она уже бросилась к двери, забыв даже о том, что надо снять с себя нарядное платье.
– Ты куда, девонька? – растерянно крикнула ей вслед бабка Матрена.
Но Марина не ответила. Она была уже далеко – во дворе, а в мыслях и того дальше – возле Усадьбы Волхва, где в эту самую минуту Олегу могла угрожать смертельная опасность.
– И эта спятила, – горестно вздохнула бабка Матрена, глядя ей вслед. – Эпидемия, что ли, в поселке началась?
Марина почти бежала по улице, не думая о том, как выглядит со стороны. Подол ее платья задирался, высоко оголяя ноги, но это ее впервые в жизни не смущало. Марине повезло, ей никто не встретился по пути. Только привязалась ненадолго какая-то беспутная собачонка, сопровождавшая свой эскорт радостным лаем, но и та отстала возле оврага, не рискуя бежать дальше. Возможно, Усадьба Волхва пользовалась дурной славой не только у жителей поселка, но и у домашних животных, берущих пример со своих хозяев.
Еще издали Марина увидела толпу, обступившую Усадьбу Волхва. Чуть в стороне реяла одинокая хоругвь, которую держал юный звонарь Владимир. Рядом с ним стоял отец Климент, безучастно наблюдающий за происходящим. Над толпой, жужжа, как стрекоза, завис желтый вертолет. Подойдя ближе, Марина увидела, как Георгий, водитель автобуса, поливает ограду какой-то жидкостью из металлической канистры. Судя по запаху, это было дизельное топливо. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что затевалось. Толпа возбужденно гудела, как стая майских жуков на лугу. И она была так же опасна, как эти насекомые.
Марина, задыхаясь после бега, встала перед водителем автобуса и осуждающе посмотрела на него. У молодой женщины был вид Немезиды, древнегреческой богини возмездия, карающей за нарушение общественных и нравственных порядков, который произвел впечатление на Георгия. Он поставил канистру на землю и опустил козырек кепки пониже. С кепки была срезана вышивка, но след от нее остался. Могло показаться, что теперь на кепке находится тень или призрак медведя.
– Что вы делаете, Георгий? – стараясь говорить спокойно, спросила Марина.
– Сама не видишь? – грубо произнес тот, отводя глаза. – Что народ решил, то и делаю. Я завсегда с народом.
– Нехорошо это, – сказала Марина. – Вы и сами знаете. Иначе не стали бы прятать от меня глаза.
– Ничего я не прячу, – буркнул Георгий и оглянулся на толпу, будто прося от нее помощи.
От толпы отделились Егор и Коля и подошли к ним. От них сильно разило водкой. Они держали себя развязно и нагло.
– Отойди, училка, – потребовал Егор. – Не мешай людям!
– Не отойду, – твердо ответила Марина. – Это самосуд! Вы ответите перед законом.
– Закон – что дышло, – пьяно захихикал Коля. – Что народ решил, то и законно.
– Это вы-то народ? – презрительно спросила Марина. От страха у нее дрожали ноги и руки, но она прилагала все усилия, чтобы это не было заметно. – Очень сомневаюсь.
– А ты не сомневайся, училка, – зло сказал Егор, глядя на нее своим мутным глазом. – И
