Прекрасно понимая проблему, с которой столкнулось обвинение, Макулано попытался доказать, что Галилей был неискренен, когда обращался за разрешением. Поэтому он спросил Галилея, раскрыл ли тот Риккарди существование запрета 1616 г. Галилей ответил, что не сделал этого, снова утверждая, что считал подобное уведомление необязательным, поскольку его целью было не защитить коперниканство, а показать, что никакая модель мира не может быть признана однозначной – в полном соответствии со взглядами папы. Здесь Галилей, похоже, совершил еще одну тактическую ошибку. Чтобы не разойтись со своими предыдущими утверждениями, он мог бы заявить, что не сообщил Риккарди о запрете 1616 г. просто потому, что не помнил о нем. Многократно упущенные Галилеем возможности использовать лазейки в законе, чтобы усилить свою позицию, оставляют ощущение, что он отвечал искренне, по крайней мере с собственной точки зрения, или что его ответы были перевраны в письменном документе.
Этот обмен репликами с неопределенным результатом стал завершением первой сессии. После следствия Галилею предложили, как требовал протокол, подписать показания и увели для содержания под арестом в помещениях доминиканского монастыря Санта-Мария-сопра-Минерва, где проходили слушания Священной канцелярии.
С точки зрения объективного зрителя можно было утверждать, что первая судебная сессия завершилась вничью. Если Макулано неподдельно изумил и испугал Галилея демонстрацией документального запрета Сегицци, то Галилей сам преподнес ему сюрприз в виде письма Беллармино. Поскольку “Диалог” состоял из критического рассмотрения аргументов как за, так и против коперниканства, его можно было рассматривать как нарушение запрета “распространения”, содержащегося в вердикте Сегицци. В то же время Галилей мог стоять на том, что действовал в полном согласии с письмом Беллармино, запрещавшего лишь открыто поддерживать коперниканство. Поскольку на момент судебного разбирательства и Беллармино, и Сегицци были мертвы, два противоречащих друг другу документа создавали патовую ситуацию, из которой не было простого выхода. Два разрешения печатать книгу – одно, предположительно, данное Риккарди в Риме (хотя и несколько спорное, поскольку книга издавалась во Флоренции), второе, предоставленное Эгиди во Флоренции, – еще более осложняли вопрос и должны были вызвать у Макулано сильное ощущение, что он заходит в тупик.
Удивительно, что Эгиди и Риккарди вообще выдали имприматур, с учетом содержания книги, которое другие церковники, очевидно, сочли спорным. Возможно зная о весьма близкой дружбе Урбана VIII и Галилея вплоть до примерно 1630 г., оба чиновника должны были предположить, что книга полностью отвечает имплицитному одобрению папы, тем более что взгляды понтифика были в явном виде озвучены в ней (хотя и исходили от Симпличио). Увы, к 1633 г. и личная, и политическая ситуации совершенно изменились. Решение Эгиди почти точно было принято под влиянием еще и того факта, что Галилей всегда был одним из фаворитов великого герцога.
Катастрофой для Галилея стали представленные 17 апреля персональные заключения трех членов особой комиссии, назначенной для внимательного изучения “Диалога” с целью установления, придерживался ли ученый, распространял или отстаивал в любой форме предположения, будто Солнце неподвижно, а Земля движется. Все трое однозначно заключили, что книга нарушает запрет, наложенный Сегицци в 1616 г., несмотря на то что двое из них не утверждали в явной форме, что Галилей придерживается запрещенного коперниканства.
Отчет иезуита Мельхиора Инхофера, убежденного противника коперниканства и сторонника Христофора Шейнера, был особенно длинным, чрезвычайно детальным и катастрофически изобличительным[189]. Он начинался с убийственного обвинения: “Я держусь мнения, что Галилео не только проповедует и защищает неподвижность или покой Солнца как центра Вселенной, вокруг которого обращаются и планеты, и Земля, совершая собственное движение, но и что он вызывает серьезнейшие подозрения в убежденной приверженности этому мнению и в том, что он действительно придерживается его [выделено автором]”. Инхофер также предположил, что одной из целей Галилея была персональная атака на Шейнера, писавшего труды против коперниканства. Как и следовало ожидать, Конгрегация Индекса тут же, 21 апреля, приняла отчет особой комиссии.
Письмо, обнаруженное только в 1998 г. (и опубликованное в 2001 г.) в архивах Конгрегации доктрины веры, дало почву для предположений о том, что далее происходило в суде. Это письмо, написанное Макулано и адресованное кардиналу Франческо Барберини, было датировано 22 апреля, всего через день после того, как Конгрегация одобрила осуждающий вывод комиссии о “Диалоге”. Макулано описывает ситуацию не без сострадания:
Прошлым вечером Галилей страдал от приключившихся с ним болей и снова кричал сегодня утром. Я навещал его дважды, и он получил больше лекарства. Это внушает мне мысль, что его дело следует завершить очень быстро, и я искренне считаю, что это должно случиться в свете тяжелого состояния этого человека. Уже вчера Конгрегация приняла решение по его книге, и было решено, что в ней он отстаивает и проповедует мнение, отвергаемое и запрещенное Церковью, и что автор также навлекает на себя подозрение в том, что придерживается его. Если это так, то дело можно немедленно довести до должного завершения, чего, я полагаю, и вы желаете, покорствуя воле папы[190].
Иными словами, Макулано начал искать способы покончить с делом как можно быстрее, предполагая, что определенная мера вины уже доказана. В XVII в., как и сегодня, ясным и простым методом ускорить судебный процесс считалась сделка со следствием.
Поэтому один из специалистов по Галилею предположил, что именно этого и пытался добиться Макулано[191]: Галилей признает себя виновным в каком-то относительно малозначительном проступке, например, что поступил “опрометчиво”, написав “Диалог”, и суд наложит на него минимальное наказание. Письмо, написанное Макулано кардиналу Франческо Барберини 28 апреля, по-видимому, поддерживает эту точку зрения. В нем Макулано сначала описывает, как ему удалось убедить кардиналов Конгрегации Священной канцелярии “рассмотреть дело Галилея во внесудебном порядке”[192], и добавляет, что во время его встречи с Галилеем последний также “четко признал, что совершил ошибку и слишком далеко зашел в своей книге” и что “он готов сделать признание в суде”. Макулано завершил письмо выражением убеждения, что таким путем дело можно будет “без труда завершить”, причем суд сохранит свою репутацию, а Галилей будет знать, что ему была оказана милость. Таким образом, казалось, все было готово для скорого и относительно милосердного завершения судопроизводства и принятия решения, что, в формулировке Макулано, “Галилею может быть даровано отбытие заключения в его собственном доме, как Ваше Преосвященство [кардинал Барберини] упоминали”.
