относились. Андрей пытливо улыбнулся.
— Конечно, найдет. У каждого бродит по свету своя половинка… Этакий рыцарь — интеллигентный, деликатный и житейски неопытный, чтобы не лез в душу. Прекрасный альянс, все счастливы.
— К чему ты все это? — буркнул Юрий. Перспектива счастья благодаря собственной житейской глупости показалась ему забавной.
— А вообще, конечно, все чепуха, — сказал Андрей, — определить человека — труд непосильный. При различии характеров — одинаковые поступки, и наоборот. Все очень сложно, зыбко, субъективно. Но у тебя, как всегда, все будет хорошо. С тебя сто граммов за счастливый конец. Невелик гонорар.
Юрий даже обрадовался неожиданному повороту темы.
— Закусочная рядом, могу поставить.
— Шучу. И ужасно рад, что ты все тот же, прежний. Чистота и доверчивость. Вот, — он назидательно поднял палец, — такой-то вашей Шурочке и нужен.
В подъезде появилась Люба, и они стали торопливо прощаться.
— Заглядывай, совсем нас забыл…
— Постараюсь.
* * *
Он вернулся вовремя.
Кассеты были вынуты из печи, и надо было проследить за тем, чтобы выборку тотчас отправили на испытание.
Образцы вернулись через час с сопроводиловкой — на чистом листке стояли все те же неутешительные цифры, параметры барахлили, годность была заниженной. Восторг, вызванный счастливой, как ему казалось, догадкой, поулегся — он просто не знал, с какого конца начать, настроение упало, каждая мелочь начинала раздражать.
Он выговорил двум девчонкам за пыль на подоконнике, хотя вряд ли она там была, вентиляция работала исправно. Обернувшись, увидел Шурочку, небрежной походкой удалявшуюся, должно быть, в курилку. Как будто ничего не случилось, дела в ажуре. И это его вконец вывело из себя, хотя Шурочка имела полное право выкроить пять минут.
Вот она возвратилась к печи, и он, с минуту поколебавшись, подсел к ней, подыскивая, с чего бы начать разговор.
Шурочка сделала вид, что не замечает его, усиленно рассматривала очередную обойму с пластинами.
— Александра Васильевна…
— А, это ты, шеф.
Голос ее прозвучал неожиданно певуче и мягко — так говорят добрые тети, встретив на улице соседского ребенка. Надо же…
Она сама, оседлавшая стул-вертушку, была похожа на ребенка. Под темными скобками волос туманились синие, в сизину, глаза. Сине-серые на смугловатом лице — керамическая куколка. Юрий прикрылся рабочим журналом, пытаясь что-то понять в бисере косых столбцов. Пробы, пробы. Поди разберись, что там творится в раскаленном горниле, все равно что стрелять вслепую. И Шурочка, судя по всему, стреляла, кажется даже не стараясь разглядеть попадания, уж очень много одинаковых проб. Это его рассердило, но он промолчал и тут же поднялся, потому что в это время появился Семен, задумчиво глядя в раскаленный канал печи. Они заговорили вполголоса. Шурочка оглянулась:
— Куда же ты, шеф, у тебя ведь ко мне дело.
Он лишь на мгновение обернулся:
— Потом…
Как будто он и впрямь боялся говорить при Семене, такое ощущение — словно его поймали с поличным. Он уже сожалел, что не спросил при нем. А о чем, собственно, спрашивать? Смешно, но тот невольно подслушанный им в конторке разговор о профессоре почему-то не давал покоя. Ведь они упомянули тетрахлорид. Что-то здесь крылось. Имело ли это отношение к их поиску или было отголоском каких-то институтских дел?
Выходили из лаборатории усталые, точно ступали с корабля на твердый берег. Шли по скверу вдоль проспекта. Щемяще пахли проснувшиеся табаки, белые, с осенней подпалинкой.
Только Шурочка, отсидевшая смену у капризной печи, выглядела безразличной. Хрупкая, тонкая, в замшевой куртке и с прической шлемом, как у Тиля Уленшпигеля, шла раскованной походкой, посвистывая.
— Мальчики, сходим в кино?
Глаза ее, чуть удлиненные, с неуловимо-текучим блеском, казалось, смотрели мимо людей.
— Кино? — нахмурился Семен, исподлобья окинув взглядом Шурочку. — А дочку на кого?
Она засмеялась чересчур уж весело:
— А хоть на тебя, — и, словно споткнувшись на слове, зачастила: — С хозяйкой посидит. Или мне четыре стены уготованы? Не в тюрьме живем.
— Ладно, я посижу, — вызвался Семен, как бы подыгрывая Шурочке, — я и ребята за компанию, сразу три няньки.
— Хватит двух. А Юрочка меня в кино сводит, как, шеф?
У него екнуло сердце. Ответь он сразу — выйдет слишком поспешно. Он пробормотал что-то насчет чертежа, над которым им с Петром надо еще посидеть. Но Шурочка уже отстала, взяв под руку Надькина.
— Ну что, Лукич, свезти вас на дачу, что ли? Я ведь с вами за домкрат еще не расквиталась. Внучку прокатим, цветов нарвем…
Слесарь ласково пробубнил, что услуга не стоит трудов. Юрий не мог простить себе неуклюжести — растяпа!
Он перехватил взгляд Семена, угрюмый, рассеянный, затем пошарил глазами в пестрой субботней толпе. Надькина и Шурочки уже не было. То ли свернули домой, то ли в гараж.
Семен, стянув свою рубаху еще на лестнице, сказал как бы про себя, ни к кому не обращаясь:
— Что-то мы, ребятки, увязаем. Завтра катану к профессору, с еловым букетом и коньяком в середке — подарок Подмосковья, для смягчения сердца… В договоре обусловлена широкая научная помощь, а он что-то не телится. Они там сами по себе, а мы тут.
И в сердцах пнул ногой дверь.
— Слышал ваш разговор с Чеховской, — сказал Юра, — не совсем понял, о чем речь… Нас касается? — От него не укрылось легкое замешательство Семена, впрочем, он так и не обернулся, лишь досадливо дернул плечом. — Может, есть смысл прощупать какие-то новые ходы?
— Ну как же, — хмыкнул Семен, — план побоку, даешь изобретательство?.. Работаем параллельно, мое дело — доложить результаты…
— Сам же сказал — нам отвечать.
Семен промолчал, думая о своем, а может, просто не принял реплики всерьез, это на него похоже. Едва Юрий успел запереть дверь, как тот уже плескался над ванной, покрякивая от удовольствия.
— А что, братцы, и вправду сходим? Очаровательная «Ведьма». Два часа приглушенных эмоций. Только сначала гуляш. С картошечкой! Бр-р… Чья там очередь стряпать? Петра?
— Юрочкина.
— А-а, шефа? Великолепно! Обожаю Юрочкины обеды. Пересолу не будет, абсолютная гарантия. По причине высокой нравственной устойчивости.
— Не понимаю, — сказал Юрий, — зачем было Чеховскую обманывать? Пошли бы все вместе…
— Обманывать? Петр! Нет, ты слышишь! — загоготал Семен. Плечи его — могучие, в жемчужных каплях — восторженно вздрагивали. — Нет, хватит с нас. Побаловались — и гуд бай. Как сказал Наполеон после Москвы, не будем углубляться…
— Ты… о чем?
— Все о том же. Семейная тайна.
— Трепач…
— Точно.
— Нет, правда?
— Правда. А как же! — Золотой зуб придавал Семену выражение искушенности, и Юрию стало противно — до тошноты.
Он все никак не мог повесить куртку и уйти: пальцы не слушались.
Семен резвился, кося сквозь брызги совиным глазом.
— Не веришь, можешь сам убедиться — эмпирически! Попробуй закинь удочку. Как в свое время наш профессор, —
