коридора полными слез глазами.
— Понимаешь, эти дети — они не видели ничего хорошего в своей крохотной жизни. Десять-двенадцать маленьких мальчиков и девочек, старшему из которых было не больше двух лет. Некоторые даже не ходили еще. Именно там я впервые увидела, как маленький человек, лишенный тепла материнских рук, сам себя убаюкивал, мерно раскачиваясь с соской во рту у себя в кроватке. Он не плакал, не кричал. Просто смотрел перед собой на пустую простыню и качался. Поначалу эти дети нас сторонились. Медперсонал приюта их не обижал, конечно, но их они знали, а нас нет. Но одна маленькая кроха, девчушка годовалая, робко подошла ко мне и дернула за рукав. Я отвлеклась от страшной картины раскачивающегося ребенка и словно в трансе перевела взгляд на нее. Девочка с огромными пепельно-серыми глазами смотрела на меня и протягивала свои ручонки. Я чисто машинально потянулась к ней и взяла ее на руки. Девочка прижалась к моей груди щечкой, схватилась за мои волосы и больше не отпускала. Слушала, как вырывается из моей груди сердце. Но самое ужасное, что после того, как эту картину увидели остальные малыши, они один за другим потянулись ко мне. Кто ковылял ножками, кто полз. Но все как один хотели одного — чтобы их тоже взяли на ручки. Чтобы их тоже приласкали. Они окружили нас с Косом и начали тянуть свои ручонки к нам. В абсолютной тишине. Ни один не плакал. Отплакали они свое.
Слезы катились из глаз Марии градом. Капли одна за другой падали девушке на колени, она сидела перед открытым люком и рыдала. Я был поражен, увидев ее такой хрупкой и женственной.
Пятьдесят минут. Девушка надолго замолчала. Мне даже показалось, что я слышу, как из ее груди вырывается от волнения сердце. Затем она продолжила рассказ:
— Только тогда мы с Косом поняли, почему нельзя было брать детей на ручки. Естественно, после такого зрелища я отказалась от идеи оставить ребенка на время в приюте. Мы решили заморозить мою беременность, а все данные о ней стереть из главного компьютера медицинского центра. Удалось обвести вокруг пальца даже Германа — он тогда возглавлял группу медиков, отбиравших членов экипажа «Магеллана». Так я попала на звездолет. А потом узнала, что мой возлюбленный, да и всё, что я тогда считала сверхважным и ценным — ничего не значит. Всё оказалось ложью, наведенной проекцией чужой воли. Воли Боровского. И именно сейчас эта сволочь отключила во мне функцию заморозки беременности.
Очередной взрыв совпал с последним оповещением хронометра. Прошел час, как Саша нырнул в воду. Мария вздрогнула то ли от взрыва, то ли от вибрации и достала свой фонарь. Она наклонилась над черной бездной люка и попыталась высмотреть хоть что-то в толще маслянистой жидкости.
— Сначала Филипп, потом Егор с командой, Герман, Оан. А теперь и Репей… — одними губами прошептала над водой Мария и перевела свои заплаканные воспаленные глаза на меня.
— Господи, Игорь, как же нам быть? Родной! Скажи, а? Ты же особенный! Ты же важнее всех нас!
Я стоял как вкопанный, не понимая, что должен сделать. Герман, уходя, говорил, что теперь я мужчина. Что должен нести ответственность за слабых. Как же сейчас была слаба эта сильная женщина! А я ничего не мог поделать.
Вдруг по коридору разнеслись шаги. Из полумрака выскочил взволнованный Грижа и прокричал:
— Чудища наступают! Их ничего не берет. Их десятки! Пушка не успевает их отстреливать! Что у вас?
— Ничего, — горько ответила Мария. — Не вышло ничего.
Грижа кивнул, словно одобряя это «ничего», и, не сказав больше ни слова, побежал в направлении лестницы, ведущей к электродуговой пушке.
— Куда ты? — крикнула ему в спину Мария.
— За Виккой. Эти твари будут ломать ворота, а затем просто протаранят пушку. Их невозможно остановить! Мы проиграли.
Грижа убежал в темноту, и все затихло. Я медленно подошел к Марии и положил свою маленькую руку ей на плечо.
— У нас еще есть Коля, — твердо сказал я. — Мы должны идти к нему. Там «Ермак». Там капсула. А у тебя ребенок.
Я дотронулся до живота Марии и поглядел ей в глаза. И та поняла меня.
— Да. Ты прав. Капсула. «Ермак». Мы должны попытаться улететь на остатках топлива хоть куда-нибудь, лишь бы подальше от этого места. Без капсулы я одна не рожу.
Девушка наклонилась над гладкой поверхностью воды и тихо сказала:
— Прости, Сашенька. Прости, родной!
Ох, и испугался же я в тот момент, когда из воды с грохотом и плеском вынырнул Репей. Мария от неожиданности сперва повалилась на спину, но потом, не веря своему счастью и не обращая внимания на возможные ожоги, бросилась помогать обессиленному пилоту вылезти из этого проклятого люка.
Первые минуты после того, как Репей снял шлем, он просто дышал. Жадно, взахлеб дышал, срывая связки и хрипя от наслаждения. Мария все это время сидела на коленях перед ним и придерживала его голову.
— Я взрывы слышал, — наконец сказал Репей, стараясь подавить одышку. — Началось?
Мария кивнула.
— Что там?
Репей извернулся и попытался встать. Это ему не удалось, слишком уж он ослаб, но зато он смог прислониться спиной к бетонной стене и начал рассказ:
— Там внизу — длинный коридор. Все, как на карте. Много дверей. Я знал, что за ними слепые комнаты и что нужно продвигаться дальше, но все же решил попытаться открыть первую из них — она не поддалась, не открылась и другая. Я решил не тратить на них время и поплыл дальше. Добрался до той зоны, которая не отмечена на нашей карте, и увидел там еще одну гермодверь. Замок — цифровой. Рядом панель приборная. Покопался в ней, но так и не разобрался, как открыть. Думал уже возвращаться ни с чем, но потом вспомнил, как Герман с Чаком открывали похожие замки в «Колыбели». А что? Инструмент с собой. Вода — не вода вовсе, а скорее всего хладагент какой-то, и электричество не пропускает. В общем, провозился бог знает сколько, а уже когда совсем отчаялся — дверь поддалась. Здоровая такая толстостенная дверь, еле открыл.
— И что за дверью?
— Тоже все затоплено. Огромное помещение, купол, а на полу рядами стоят какие-то гладкие колонны. Светятся разными огнями, переливаются всеми цветами радуги. Красотища неописуемая. Их там десятки, может, сотни. Я вдоль них проплыл. На другом конце — люк, вот как этот, — Репей кивнул на люк, из которого вылез, — и рядом в стене еще одна гермодверь. Я представил в голове карту и понял, что вторая скрытая зона должна быть как раз под этим помещением. Тратить время на дверь не стал, попытался люк открыть. Он, хоть и с трудом, но поддался. Крышку открывать в этой воде уже было легче, так что я прикинул время и решил идти вниз.
Мария слушала, не перебивая, даже не моргала.
— Внизу точно такое же помещение, только поменьше. Такие же столбики рядками. И еще одна дверь. Я так понял, эта дверь и ведет к тому слепому ответвлению от тоннелей в Пустоши. Уже зная как, я попытался ее открыть, и мне удалось.
— И что там?
— Ничего. Все затоплено. Вода эта проклятая там еще холоднее, почти минус сто пятьдесят градусов. Вязкая, тугая, двигаться очень тяжело. Длинный узкий тоннель там. Уходит черт-те куда. Взглянул на время и ахнул — на возврат почти ничего не осталось. Так я и не узнал, куда тоннель этот ведет. В общем, я понятия не имею, что там под нами. Есть предположения?
Мария пожала плечами растерянно:
— Может, это какое-то оружие? Ну, типа, планетарного масштаба. Бомба ядерная или гравитационная.
Внезапно вода в люке забурлила, выпуская на поверхность множество пузырей. Мы втроем резко обернулись, Репей потянулся к своему бластеру, Мария затолкала меня за спину. Где-то сверху раздался мощный взрыв, и все освещение в тоннеле погасло. На головы нам посыпались куски бетона. Один из камней больно ударил меня по голове, по лицу потекло что-то горячее.
— Игорь, ты как? — услышал я крик Марии. — Назад, назад!
Девушка, подталкивая меня, пятилась назад, подальше от люка. Рядом слышалось тяжелое хрипение Саши, он полз за нами.
— Фонарь есть? Включи фонарь, Саша!
— Да сдох он. Говорю же, вода там внизу тяжелая, давление адское. Что-то перемкнуло, и погас он. Благо, эти штуки светились. Если бы не твой световой сигнал, я бы хрен выбрался.
— Тихо, — вдруг скомандовала Мария.
На секунду в тоннеле повисла звенящая тишина, я слышал лишь сбивчивое дыхание егерей. А затем со стороны люка послышалось нечто странное. Всплеск,
