который она снова долила в его чашку.
– Как же всё теперь просто, – произнесла она наконец, улыбнувшись. – Раньше у меня на это ушёл бы год. В городе легко потеряться, никто и не замечает, что происходит у них под носом.
– Чего? – не понял Игорь, от чего-то ему стало не по себе. Эта её улыбка была совсем не доброй, как раньше.
– Раньше ко мне приходили только дети. И правда, домик с конфетами посреди леса? Кто купится на это, кроме детей? Здесь же иначе, среди сотен домов на запутанных улицах никто не удивляется, что появился ещё один. Странный? Но им так даже интересней. И я могу ставить сколько угодно своих ловушек. Взрослые тут такие же доверчивые, безвольные и слабые – будто и не выросли вовсе. Пьют и едят всё, что я им дам…
Игорь судорожно сглотнул, попытался встать и тут понял, что не может двигаться. Ноги и руки онемели, ни подняться, ни даже пальцем пошевелить. Он попробовал крикнуть, но голос пропал, получился лишь тихий хрип. Испуганными глазами он смотрел на хозяйку кондитерской.
Она поднялась и принесла из-за прилавка большую стеклянную банку. Затем маленьким острым лезвием провела у Игоря по запястью. Он вздрогнул, но не от боли, а от того, что увидел. В банку закапала не кровь, а что-то густое, вязкое, прозрачно-жёлтое, как кленовый сироп или жидкий мёд.
Словно заворожённый, он смотрел, как медленно наполняется банка. А потом, уже теряя сознание, увидел, как онемевшие пальцы начали рассыпаться на мелкие белые кристаллы.
Хозяйка подняла с пола банку с сиропом. Полная. Поднесла к лампе. Прозрачный. Чистый! Наклонившись, она понюхала, а потом лизнула край банки. Ммм… Да, у взрослых совсем не тот вкус. Это не детская беззаботность, это что-то сложное и пьянящее, будто вино.
На пол со стола осыпался сахар. Брезгливо вытащив оттуда одежду, она собрала его лопаткой. Тоже пригодится. Наверное, скоро можно будет открыть ещё один пряничный домик. Оранжевый.
* * *
Лена шла по тёмной улице. Игорь не вернулся. Что-то случилось, она чувствовала. Где его искать? Она постучала в кондитерскую, в которую муж заходил каждый день. Дверь уже заперли, но внутри горел свет, и кто-то двигался. На стук дверь открылась, и на пороге появилась пожилая женщина с метлой в руках. Видимо, прибирала после закрытия. Волосы, чтобы не мешали, она повязала платком, только он слегка сполз.
– Вы не видели… сегодня не заходил? – Лена сунула ей фотографию Игоря, сделанную всего несколько месяцев назад. Там он был килограмм на двадцать меньше.
– Нет, – покачала головой старушка. – Сегодня нет.
Лена кивнула. И хотела уйти, но что-то ей мешало. Запах. Такой вкусный. Что-то похожее на цветущую липу, но не она. Такой знакомый, как в детстве.
Старушка заметила её удивлённый взгляд. Улыбнувшись, она распахнула дверь шире.
– Кажется, вы очень расстроены. Может, чашку чая с пирожным?
Пути и годы
Александра Захарова
В последние годы была у Захаровны одна радость – ждать, когда Юмка приедет из Питера. Сначала – на каникулы, потом – в отпуск.
– Зачем там осталась? И чего здесь не хватало? – говаривала старая. Мерно стучали спицы, кот Кура демонстративно зевал, выгибая спину, дед Озим сонно клевал носом на вечерние новости.
– Не надо было отпускать. Ишь ты, столичная, культурная! Приедет опять, одета чёрт-те как, и словечки её эти, и опять привезёт каку ерундень новомодную…
Но дед уже спал и ничего не слышал. Он привык к ворчанью старухи и, в общем-то, был с ней согласен – ерундень Юмка как пить дать привезет, и, упрямо встряхнув короткими волосами, примется терпеливо их с бабкой учить-переучивать. И всё же… приятно, как приятно было засыпать под монотонный голос диктора, сообщавшего местный прогноз погоды. Хорошо, что Юмка поставила им телевизор.
Бабка привычно вздыхала, тяжело поднималась и звала кота Куру на кухню.
– Куро́й! Его зовут Куро́й! Это по-японски «чёрный», – надрывалась, помнится, Юмка, тогда ещё старшеклассница.
– Ку́рой так Ку́рой. Вот Ку́рой и будем звать, – соглашалась Захаровна. Кто разберет эту молодёжь.
Юмка – Юманита. Вот тоже имечко. Василиска, горе, придумала. Ох, девка – бедовая, непокорная. Яга, а не Василиса. Прижила же девчонку от человека.
Шоркали шлепанцы по линолеуму, кряхтела Захаровна, мурчал Кура, тёрся об ноги. Суп, рыбку, кашу оставлял в миске нетронутыми.
– Ешь, поганец!
Но Кура не ел ничего, кроме своей вонючей паштетной дряни. Паштетную дрянь скатерть-самобранка не готовила.
Приходилось идти в магазин.
Жили они с дедом Озимом у самого Волжского спуска. По Советской улице, мимо дома нотариуса Городецкого, мимо лицея имени Акааши Кейджи и Бокуто Котаро, мимо Кинешемского городского суда шла Захаровна во «Вкус рожства», ближайший продуктовый. Лето, жара, крики чаек с Волги, ветер целует в шею – там, где не закрыто платком. Детки гоняют на роликах – вот и Юмка так же гоняла, смеялась на предложения деда достать с антресолей сапоги-скороходы. Эх, люди-люди. Эх, молодёжь.
Город менялся. Портился, Захаровна так считала. Обрывки бумажек – следы когда-то для кого-то важных объявлений – покрывали резные заборы, аляпистые вывески торчали тут и там, и напрасно старались тополя, напрасно зелёные ивы склоняли головы, пытались прикрыть этот срам листвой. На Островского открыли этот… как его… «паб». А раньше, Захаровна помнила, здесь было кафе «Берёзка», и Грунька из-под полы продавала вместе с самогоном отвары от порчи, дурного глаза, от лихорадки, зубной боли. Отвары, конечно, все были настоящие, и дед Озим по молодости даже что-то у Груньки брал, пока не встретил её, Захаровну, тогда – Зорьку, наливную, темнобровую, с плечами покатыми, с тяжёлыми косами.
Зорька знала тайный спуск у Волжского бульвара, знала, где из-под земли бьют источники живой и мёртвой воды. После такой воды никаких отваров не надобно.
– Баб Зорь, ну какая мёртвая вода? – возмущалась Юмка. – От неё колики, и спать девять дней к ряду хочется. А у меня проект! Врач выписал антибиотики.
Захаровна качала головой, вспоминая. Юмка, Юмка, да что же ты всё не едешь-то?
На углу улицы Гоголя раскланивались со старой Солохой.
– Эх, Саломейка, как живёте?
– Да что там, Зорька. Горшок-кашевар шалит.
– Пошто?
– Отказывается гречку варить.
– Поди ты.
– Да. Говорит, дорого.
С Гоголя на Некрасова, прямо во «Вкус Рожства». Здесь за прилавком – молодая Аксинька.
– Ксения Алевтиновна, вы мне дайте пять пачек котовского корму.
Аксинька девка хорошая, ясноглазая, на щеках – ямочки. Шепчут, что ходит к водяному. Брешут.
– Вот, Зоря Захаровна, все
