Душа рвется наружу с воплями: «Я хочу жить!» Разум понимает, что смерти здесь нет, но душа чувствует скорую кончину. Кажется, что я прожил в этих муках лет десять, но боюсь ошибиться в меньшую сторону. Кажется, что большую часть жизни, я провел именно здесь.
Дом напротив разрушен заметнее остальных. Его крыша проломилась, а красные стены замусолились и стали грязно-бардовыми. Там проглядывались знакомые очертания не то человека, не то животного. Оттуда излучалась какая-то дружелюбная теплота, она светилась блекло-желтыми огнями. Я поднялся и поволочился до этого манящего свечения. Олененок, зализавший мои раны, теперь всегда рядом. Он не отходил с того самого времени, как мы не очень удачно познакомились. Ноги медленно ступали, спина прогибалась, создавая горб, точно у меня большая ноша за плечами, которая давила тяжестью и приминала к земле. За спиной, по моим следам, раздавался неровный стук маленьких копыт олененка.
Подойдя ближе, я увидел слабый огонек, над которым грелось обезображенная посудина коричневого цвета. Внутри нее медленно закипала густая жидкость. Пар, исходящий от этого варева, пахнул травянистым отваром с солью. Послышался шорох за углом дома. Медленно из-за укрытия выходил он, старик Казимат. Он меня не заметил. Его глаза обесцвечены, облачены в мутною вуаль. Он слеп. Но двигался твердо: он поднял посудину, с непринужденностью налил шипящую жидкость в подобие стакана и вернул тару обратно на огонек. Я дернулся, когда он внезапно произнес: «Чай будешь?»
Я замешкался с ответом, но утвердительно кивнул. И только через некоторое время понял, что сглупил. Но Казимат уже протягивал кружку с варевом. Как он добыл огонь? И откуда у него эта настойка, ведь здесь ничего не растет? Да и воды здесь нет! Но здесь я научился примеряться с неизвестностью. Не стал расспрашивать об этом.
Горячий запах отвара ударил в нос, пар слегка обжег лицо. Сделал маленький глоток. На вкус горько и солено. Чуть не поперхнулся этой вязкой гадостью. И он еще назвал эти помои чаем. Старик, похоже, за проведенное здесь время не утратил юмор. Я вдохнул запах отвара, но не решился еще раз глотнуть. Я наигранно сказал: «А ведь ты мне наврал. Я в подробностях помню наш первый, да и единственный разговор. Ты сказал, что здесь нет боли. Но к моему разочарованию, она на мгновение замещает голод вместе с насыщением. Но лишь на секунду. После чего голод возрастает. Не самый приятный опыт. Боль была адская». Старик потупился и не поднимал заросшего грязного лица. Он вылил себе в кружку остатки отвара и с равнодушным видом сделал пару глотков. Даже не поморщился.
Я не нарушал тишину безмятежного молчания. Тяжело выдохнув, Казимат еле слышным голосом стал медленно нашептывать: «Я убил его. Но не заставил себя вкусить плоти». Сначала я даже не сообразил, о чем он. «Олененка, – продолжал Казимат, – он пришел ко мне, а я убил его. От вида мертвечины, захотелось расплакаться, но было не суждено. Путь обратно не поддался. После этого я чувствовал, как с каждым днем с моим телом что-то происходит. Я становился все ниже и ниже, а на ногах прорастали копыта. Не знаю, как я сейчас выгляжу. Но точно не похож на себя прежнего. А боль? Здесь для меня неведомо это чувство. Прости старика».
Мы помолчали.
Я отошел, прислонился к стене и медленно спустился на землю. Приятно ощущать легкую теплоту маленького лучика огня. Нет, это настоящее блаженство. Словно вся прожитая жизнь – череда терзаний вечной мерзлоты, а теперь появился огонь, как маленькая надежда на перемены. Я не поднял по привычке голову вверх, где блеклое сияние точек на туманном листе, но потупил взор, стараясь не замечать навязчивый поток бестолковых мыслей. Блуждание в голове обычно ходило вокруг жизненных ошибках, чем радостях. Я вспоминал, где напортачил и, найдя, медленно прокручивал это. Рассматривал в подробностях… Не знаю почему, но я стал ожидать смерти. Где-то в потаенном уголке души я ощущал, что свобода воздастся именно так.
Год четвертый
Удивительно чувствовать какую-то беззаботную радость, ведь я только глядел на олененка, моего друга. В последнее время голод отошел на второй план. Первое же, что мною полностью завладело, – безмятежность. Я одиноко сидел у стены и смотрел на исхудалое тело олененка. Место, где я нанес ему увечье, давно зажило. Но своеобразно. Кость таза осталась открытой, кожа зажила вокруг нее. Ребра на его груди стянуты шкурой, они выпирали как у оголодавшего животного. Шея истончилась, кожа на ней свисала. Вид у него ужасающий. Голова осталась такой же, какой ее запомнил изначально. Взгляд его пустых черных глаз завораживал. Когда смотришь в поглощающею бездну, и пугающий блеск его глаз, становишься, как заколдованный. В такие минуты я думал, что все мое существо сокрушится только перед силой этого взгляда. С большим усилием я отрывался от пленяющих глаз олененка. Я говорил себе, что не стоит повторять это еще раз, но неподвластны уговоры перед его чарующим взглядом. И я вновь поддавался.
За время скитаний, олененок не оставил меня ни на минуту. Странное дело: чем дольше он рядом, тем больше во мне жизненной силы, благодаря которой я боролся с главным врагом – со своей ничтожностью.
Кто это?!
Я на мгновение поверил, что увидел её. Не давая одурманить себя размышлениям, я рванул что было сил к загадочному и такому знакомому очертанию. Еще поодаль я разрывался криками, но незнакомец не замедлял шаг.
Я догнал и отдернул за руку низенького человека, навалился на него всем телом и встретился взглядом с её лицом. Это она, Фригида! Она одета на манер всех, кто здесь обитает. Сплошь укутанная в разодранное и грязное тряпье красного цвета. На голове подобие капюшона. Страх, который сначала я принял за что-то другое, давил тяжестью на живот. Её лицо невозмутимо, спокойно, и это чертовски злило! Каменным взглядом она смотрела на меня. Губы насмешливо скривились. Она явно не страдала голодом. Вид у неё, как у здешних узников, но ее внутреннее умиротворение показывает, что никакими муками она не терзаема. Не для отбывания срока за грехи она здесь появилась – для другого.
«Почему я здесь?» – с трудом и громким хрипом вырвалось из моих уст. Так странно, что именно это просочилось сквозь пыл, все исступление. Что только я не хотел высказать ей, но сказал лишь это…
Она иронически вскинула брови. Я попал точно в цель. Взгляд её стал лукавым, вот-вот она расхохочется мне в лицо. Но она с издевкой протянула: «Надо было
