там был в последний раз? Как поживают на хуторе Ниедры? Что, они уже продали его? Тоже приехали в Бийск? Гм, надо как-нибудь зайти навестить их. Только где они живут?.. Йоэлис знал адрес Ниедров, и Янка, притворившись, насколько возможно, равнодушным, поспешил его записать. Потом он круто изменил тему разговора и начал рассказывать о своих соседях и о лагере у станции. Как только к Йоэлису подошел новый собеседник, Янка выскользнул из канцелярии.
Ниедры находились в Бийске и тоже ожидали поезда! Вместе поедут на родину! Несколько недель вблизи Лауры! Янка, веришь ли ты такому счастью — ты, баловень судьбы!
Правду говоря, теперь у него времени было достаточно, но Янка спешил, зная, что только не раздумывая, сгоряча сможет он явиться к Ниедрам. Головой в омут, а потом справляйся как умеешь. Только так это можно сделать.
Спросив у первого встречного, как пройти, Янка отправился на берег Бии. Он не думал о том, как объяснит свой внезапный приход в семью, где у него не было ни друзей, ни родственников, а всего лишь случайные и совсем малознакомые люди. Сейчас его не смущало то, что Ниедры могут удивиться незваному гостю и невесть что подумать (то, что было на самом деле). Он забыл о письме к Лауре, о том, что она догадывается о сумасбродстве Янки, вероятно, догадывается об этом и вся семья Ниедры. Он не сообразил, какое впечатление может произвести его потрепанный вид, босые ноги. И лишь одно пугало его больше всего: будет ли Лаура прежней? Не ждет ли его разочарование, и вместо несравнимой ни с кем девушки не встретит ли он чужого человека? Ведь прошло три года!
До берега он шел широкими, торопливыми шагами. Но вот на стене одного из домов он прочитал название улицы и замедлил шаг, точно ослаб. Ближе и ближе подходил он к нужному дому; еще четыре, еще только два дома, и вот перед ним старый, ветхий деревянный домишко. По мосткам навстречу ему шла молодая темноволосая девушка. Может быть, это Лаура, и он ее не узнает? Нет, эта девушка ему не знакома, она прошла мимо, и у Янки отлегло от сердца: еще не разбита мечта — образ, хранимый в памяти, не разрушен.
Наконец он подошел к калитке и, приоткрыв ее, вошел во двор. Ах, Янка, Янка, что ты делаешь, что ты делаешь! Обратного пути уже нет, потому что во дворе стоит коренастая женщина и пристально смотрит на пришельца. Если ты попятишься, убежишь, тебя примут за бродягу и в другой раз ты сюда не посмеешь показаться.
Янка тихо поздоровался с женщиной и спросил, здесь ли живут Ниедры. Кусая губы и покраснев, он ждал ответа.
— Они там, наверху, — женщина указала на открытую дверь, за которой виднелась узкая деревянная лестница. Янка отправился туда, чтобы не торчать посреди двора, где его могли увидеть с верхнего этажа. Он намеревался немного подождать на лестнице и обдумать, с чего начать разговор, но наверху в конце лестницы у окна сидела стройная девушка и что-то шила. В грубом холщовом платье, с темными косами, босиком — как и полагается летом. Это была сестра Лауры Вилма. Она немного выросла, но во всем остальном мало изменилась, — значит, время совсем не так сильно меняет людей, как боялся этого Янка. Девушка заметила его, но продолжала шить.
Янка поднялся наверх и, сам не зная почему, произнес по-русски:
— Здравствуйте.
Вилма, не поднимая глаз от шитья, ответила тоже по-русски:
— Здравствуйте.
— Ниедры здесь живут? — спросил Янка.
— Да, здесь.
Что еще говорить? Он молча переминался на месте, не зная, что делать. Выждав немного, не заговорит ли незнакомец, Вилма повернулась к закрытым комнатным дверям и крикнула по-латышски:
— Иди сюда, Рута! Тут один спрашивает что-то.
«Ничего себе, хорошенькое начало, — подосадовал Янка. — Точно теленок, не знал, что сказать и как представиться».
Направляясь сюда, он и мысли не допускал, что его могут не узнать.
В сени вошла старшая дочь Ниедры Рута. Она тоже, не узнав его, равнодушно произнесла:
— Что вам нужно?
Янка неизвестно почему вдруг спросил о младшем сыне Ниедры:
— Эдгар дома?
Рута удивленно взглянула на него и нетерпеливо, немного резко, ответила:
— Нет, он вышел, подождите.
После небольшой паузы она спросила:
— Вы знаете Эдгара?
Дальше нельзя было так продолжать, это становилось смешным. Янка собрался с духом и, к большому удивлению обеих девушек, вдруг заговорил по-латышски:
— Извините, что не сказал это с самого начала. Я латыш, но я не знал точно, живете ли вы здесь. Поэтому заговорил по-русски. Вы, вероятно, не узнаете меня. Я когда-то ночевал на вашем хуторе. Моя фамилия Зитар…
Какая тут поднялась суматоха! Шитье Вилмы полетело на подоконник, дверь комнаты распахнулась словно сама собой, и в сени выскочила старая Ниедриене. Рута с недоверием смотрела на гостя, не зная, что делать — протянуть ли ему руку или бежать переодеваться.
— Как вырос! Ни за что не узнать! — всплеснула руками старая Ниедриене. — Значит, вы тоже приехали? Как же, как же — чего уж больше ждать. Рута, да веди же его в комнату! Не хотите ли вы поесть?
Приветствия, расспросы, суета.
Янке с трудом удалось убедить Ниедриене, что он уже завтракал и есть не хочет. Его ввели в комнату, усадили и, не дав опомниться, засыпали вопросами. Теребя в руках фуражку, Янка рассказывал о колонии, о смерти отца. Он узнал, что год назад умер отец Лауры и один из ее братьев. Понемногу волнение улеглось, и молодой Зитар почувствовал себя смелее и свободней. Пока он разговаривал с Ниедриене и Вилмой, Рута ушла в соседнюю комнату. Янка услышал за стеной разговор вполголоса. Догадываясь, кто там может быть, он избегал смотреть на дверь, но, отвечая на вопросы Ниедриене и Вилмы, каждую минуту ждал, что дверь откроется и войдет та, ради которой он здесь сидит. Нет, он уже не был нетерпеливым, он охотно сидел бы так весь день, твердо зная, что скоро это случится и долгожданная минута близка. Ему некуда было торопиться, и если он интересовался Эдгаром, то ему следовало теперь дождаться его.
За стеной раздались шаги… скрипнула дверь… Только бы не покраснеть, не выдать себя… крепись, Янка!
Хотелось смотреть в другую сторону — на пол, на стену, в окно на улицу, но глаза, словно заколдованные птицы, рвались туда. И наконец он опять увидел ее. Увидел и понял, почему время не могло заставить забыть ее, почему никто другой не мог заслонить ее образа и почему
