а) Отношения МК ВКП(б) с НКВД
Какова роль Никиты Сергеевича Хрущева в репрессиях 1937 г. в московской парторганизации, участвовал ли он в них? «Участвовал как секретарь МК», – лаконично отвечает на этот вопрос Л.М. Каганович[545]. Но такой очевидный ответ нуждается в пояснении.
Отношения с руководством НКВД у Хрущева в период, когда он возглавлял московскую парторганизацию, сложились нормальные. О начальнике управления НКВД по Московской области С.Ф. Реденсе Хрущев говорил: «По-моему, он был хорошим товарищем»[546]. В другом месте своих воспоминаний он высказался чуть определеннее: «У меня сложились хорошие отношения с Реденсом, и я к нему относился с почтением, хотя, с моей точки зрения, он вовсе не был свободен от недостатков. […] В политическом же аспекте я имел к Реденсу полное доверие»[547]. На официальном уровне они регулярно встречались во время заседаний бюро МК ВКП(б). Неофициально же – на домашних обедах у Сталина, где Реденс появлялся на правах родственника (он был свояком вождя)[548].
На правах члена бюро Московского комитета партии Реденс участвовал в работе различных комиссий, влияя на окончательную редакцию постановлений. Как правило, это были вопросы, связанные с проблемами дорожного строительства, автотранспорта, детского хулиганства, регулирования застройки и использования земель г. Москвы, соблюдения правил безопасности на шахтах Подмосковного бассейна.
Со своей стороны, как представитель НКВД, Реденс информировал Хрущева о всякого рода происшествиях в Москве и области. Полученная по агентурным каналам информация содержала данные о настроениях населения в тех или иных районах, на тех или иных предприятиях, в тех или иных организациях. Хрущев вспоминал: «В сводках по городу приводилось довольно много нелестных отзывов о партии и оскорбительных выражений в адрес ее вождей. Агенты доносили и о конкретных людях, которые были им известны, с их фамилиями, адресами и прочим. Но против них не принималось тогда еще никаких мер, кроме воспитательных. Мы знали, что там-то и там-то настроение плохое, следовательно, надо усилить общественную и особенно партийную работу, воздействовать на людей через профсоюзы, через комсомол, через лекторов и пропагандистов»[549].
Еще 17 июня 1935 г. Политбюро утвердило постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о порядке производства арестов. Пункт 4 постановления гласил: «Разрешения на аресты членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных, краевых, областных комитетов ВКП(б), ЦК нацкомпартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, – по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля»[550]. Другими словами, арест простых членов и кандидатов ВКП(б), наряду с разного рода руководящими работниками, для НКВД затруднялся дополнительной бюрократической проволочкой. Без согласования с Хрущевым не могли быть арестованы секретари райкомов, сотрудники аппарата МК ВКП(б).
В качестве примера можно привести дело секретаря Дзержинского райкома Москвы Л.М. Перчика. В 1937 г. Хрущев, уже после его ареста, вспоминал: «На Перчика у нас был материал в начале [19]36 года. Тов. Реденс дал мне маленькую сводочку. Он там с одним троцкистом вел себя довольно подозрительно, возникли подозрения, что какие-то связи есть. Мы его вызвали в МК, беседовали с ним вдвоем – я и Протопопов. Он категорически отрицал». И словно оправдываясь за то, что не санкционировал тогда арест, Никита Сергеевич заявил: «И должен признаться, что эта бумажка не была достаточно убедительной, чтобы заподозрить Перчика». Лишь после февральско-мартовского пленума, когда появились дополнительные материалы, Перчик был арестован и дал признательные показания[551].
Более того, партийные органы могли, пользуясь своим положением, привлекать сотрудников к партийной ответственности. 29 марта 1936 г. на бюро МК в присутствии Реденса был рассмотрен вопрос о «зажиме самокритики» в Ново-Петровском районе. Как следовало из решения, руководство данного района болезненно отреагировало на критику местной газеты «Колхозная жизнь» при освещении кампании по подготовке района к весеннему севу и потребовало ее прекратить. Благодаря поддержке отдела печати МК и редакции газеты «Рабочая Москва» дело получило огласку и последовало разбирательство на бюро обкома. Решение бюро интересно тем, что в нем, помимо вынесения предупреждения заместителю секретаря райкома, отдельным пунктом за «зажим самокритики» Ново-Петровскому райкому предлагалось привлечь к партийной ответственности прокурора и уполномоченного НКВД[552].
